Так он отправляется в дачный поселок со странным названием "ХЛАМ" советская аббревиатура: поселок художников, литераторов, артистов и музыкантов. Там он сыграет последний свой опус.
В сценарии Митя соглашался поехать арестовать Котова, предупреждая начальство: "В последний раз..." В фильме он таких слов не произносит. Недаром. Усилием воли он уже приуготовил для себя самоказнь. В борьбе между инстинктивной у каждого жаждой жизни и ненавистью к себе последнее взяло верх. Осталось прощание с собой - былым Митей.
О буффонаде критик Александр Тимофеевский вспомнил, очевидно, в связи с первым появлением Мити на экране. Точнее - его "выходом", как сказали бы в старом театре. Митя маскируется. Борода, темные очки, замызганная соломенная шляпа с пришитыми к ней лохмами грязно-седого оттенка. В руках палка, на которую он, мнимый слепец, опирается, присоединившись к отряду юных поселковых пионеров, марширующих в честь праздника сталинского дирижаблестроения. Его маскарад отнюдь не просто розыгрыш, шутка, которой он хочет развеселить старых друзей, хотя, на первый взгляд, возможно, все так и выглядит. Здесь верный расчет на внезапность - его не узнают те, кого он знает наизусть. Он увидит их раньше, чем они его. Не запутается в их потоке слов, восклицаний, вздохов и прочего, прочего. Будет сильнее их, его забывших. Он предполагает это, внутренне, впрочем, не соглашаясь с собственным предложением.
Мило дурачась (нити внешне все еще тянутся к очаровательному Костику), на самом деле Митя отнюдь не преисполнен теплого юмора и благожелательности. Достаточно вслушаться в его интонации во время разговора с маленькой Надей, прилипшей к забору, наблюдая за марширующими пионерами. Митя отлично знает, чья она дочь, и вряд ли это рождает в нем симпатию к ребенку. С другой стороны, ему надо завоевать девочку, покорить ее, сделать своей союзницей на те несколько часов, которые он проведет на даче Головиных. Что до удара, того, что обрушит он на Надю арестом ее отца, то менее всего Митю это волнует. "Каждому - свое"...
В разговоре с Надей лица Мити практически не видно, мешают темные очки, патлы, поля шляпы. Достаточно, оказывается, голоса. Насмешка над советским ребенком - как он толкует с девочкой о "летних Дедах Морозах, которые живут только в советской стране..." Умелое начало общения - он дает Наде понять, что знает ее: заинтригованная Надя теперь ни за что не оборвет разговор со странным дедушкой, которого могла бы вполне испугаться. Зазвучит невеселая нота, когда речь пойдет о бабушках, о домработнице Моховой - ах, и они еще живы, они здесь, а он, Митя - там... И сразу взятое, точно найденное как бы равенство с малышкой. Возможно, когда-то он так вел себя с Марусей, которая была моложе его ровно на десять лет. Словом, Митя прекрасно следует правилам придуманной им игры, прощупывает ситуацию и умело подавляет в себе боль: воспоминания не могут не нахлынуть на него в эти минуты. Все вместе дает ему паузу, чтобы окончательно собраться и сделать второй ход. Ворваться в гостиную, опять-таки до боли знакомую, все еще пряча лицо. Еще рано открыть его - прежде он увидит их лица. Ее лицо... Лицо Маруси.
Митя вихрем врывается в комнату, по пути делая короткие остановки, как бы возвещая о приходе Рока, но в очень своеобразной форме. Он напоминает каждому, близ которого остановится на секунду, о чем-то, что могло быть известно им двоим. Вроде бы такое незначительное, но одновременно настораживающее, пробуждающее непонятную тревогу. Голос из прошлого теребит душу, дразнит, вселяет какую-то смутную боль. Митя бросает свои реплики негромко, как бы интимно обращаясь именно к этому лицу. Чуть поддразнивает, чуть играет со взрослыми в забытые детские игры, но и потаенно угрожает. Быть может, отчасти независимо от себя самого. Оттого его реплики напоминают хорошо отточенные стрелы, метко им выпущенные. Царапающие память. Одни напрягаются, пытаясь сообразить, к чему бы все это, откуда взялся нелепый старик-оборванец, что-то этакое о них знающий? Другие - как Котов или Маруся - почти догадываются, что за посетитель возник в их доме, они еще не могут или боятся произнести его настоящее имя, но знают его! Котову он назовет несколько цифр - старый служебный номер телефона комдива, что был в том самом кабинете, откуда Котов послал Митю продавать своих товарищей. Марусе скажет просто "бултых" - слово из прекрасного далека... Этого достаточно, чтобы отдаленные лучи шаровой молнии уже показались за окнами.
Внешне выглядящий как импровиз, пробег Мити - маленький, хорошо организованный спектакль. Прелюдия к главному действу, которое он дальше будет разыгрывать перед всеми остальными. Посланец Рока, он знает, что Рок открывает далеко не сразу свой лик: костюм старика - первое точное прикрытие, чтобы все внутренне вздрогнули, взметнулись, затрепетали. При том что каждый здесь по-своему реагирует на далекое воспоминание, к которому апеллирует Митя, всех равно объединяет первая волна накатившегося страха, ужаса. Чего милейший Дмитрий Андреевич, собственно, и добивался...
Мирное бытие Головиных-Котовых взорвано: Митя это прекрасно понимает. Теперь он может сбросить шляпу с космами, швырнуть ее в угол, сорвать очки и лихо исполнить на рояле свой выходной марш.
Меньшикову близко такое вступление в картину, в роль. Его устраивают розыгрыш, маска, за которыми он прячется. Не исключено, что есть в этом нечто от характера самого актера, в котором с годами все меньше и меньше желания, охоты приподымать завесу над истинными мыслями и чувствами. Какими-то фрагментами он будто проецирует себя личностно, а если вглядеться - то и сжигающий его огонь, что укрыт за плотными стенами вежливого, чисто внешнего внимания к окружающим. В "Утомленных солнцем" прелюдия роли дала ему в этом плане максимальное пространство.
Вышвырнув, выговорив, бросив в лицо давно припрятанное, он завершает все блистательным туше, чем словно окончательно признается в том, что - да, это он, Митя, вернулся к ним.
Потом Митя позволит себе лирическую паузу: пусть напуганные и удивленные, встрепенувшиеся и вздрогнувшие немного придут в себя. Но только немного... Покоя в этом доме больше не будет. Как не будет прежней полноты в единении гостя с хозяевами. Рубеж останется между ними, даже самыми наивными и доброжелательными, верящими каждому его слову и искренне радующимися возвращению "их" Мити. Все-таки свой, "бывший" как они...
Читая мемуары княжны Екатерины Александровны Мещерской "Конец Шехерезады", я натолкнулась в них на редкостно глубокое и точное определение понятия "бывшие", которое мне знакомо с детства, впервые услышала я это слово из уст моих стареньких бабушек, таковыми себя почитающих.
Екатерина Александровна Мещерская пишет:
"- Мама,- спросила я, - что это за унизительное слово - "бывший"?
- Это мудрое слово,- напомнила она,- это означает: они были, эти люди, а теперь их не стало. Это словно опавшая листва. Теперь надо родиться вновь для того, чтобы жить, а это очень трудно"52.
Но опавшая листва, и упав на землю, иссыхая, все еще долго сохраняет свои удивительные краски, свое золото и багрянец... Хранит свой дивный аромат, напоминая о недавней нежности лета, о солнце и высоком синем небе. Так и Головины, все еще не расставшиеся (и никогда они не смогут расстаться!) с тем, что заложено в них многими поколениями, что вошло в их кровь и плоть с веками, окрашенное дорогой памятью мысли и сердца... Все продолжается в Марусе, в маленькой Наде... Митя входит в их ауру, легко ей соответствуя. Одновременно еще острее ощущая свою отторженность от людей, сумевших сберечь главное в себе.
Михалкова упрекали и за то, что он якобы идеализировал эпоху, в которой живут герои "Утомленных солнцем", представив на экране людей, живущих как бы вне трагической атмосферы 1936 года, что далеко не так. Во-первых, не стоит забывать о том, как начинается картина: Домом на Набережной, разговором Мити, игрой с револьвером... И позже такие моменты возникнут в репликах дяди Маруси, ученого-юриста Всеволода Константиновича Головина (Вячеслав Тихонов), несмотря ни на что не могущего удержаться от иронических замечаний в адрес родственника-большевика товарища Котова. Его станет опасливо останавливать мать Маруси - женщины всегда осторожнее в таких случаях. Но даже в том, как вздрагивает, в общем, беспечная мадам Головина, чувствуется, что за подобные откровения можно и жизнью расплатиться... Или лагерем... Видимо, немало друзей Головиных уже познали это на себе. И вообще, если бы не брак Маруси с комдивом, кто знает, что было бы с Головиными? Вряд ли бы простили им происхождение, былые связи и т. п. Сослали бы куда-нибудь - на всякий случай, как сослали на Соловки моего деда и его родственников, без суда и следствия...