Столица быстро богатела, ибо располагалась на караванных путях, ведущих и в Китай, и в Индию, и в Монголию, к далёким кочевьям Синей Орды, и в Крым, откуда открывались через генуэзскую колонию Кафа пути в Средиземноморье.
Собственно города Олег не увидел. Чуть ли не полдня ехали по запутанным проулкам между глинобитными стенами, ограждающими шатры и летние мазанки. Проводник необъяснимым образом ориентировался в паутине дорог, улиц, проулков, тропок. Поражало отсутствие стражи. Впрочем, это только подтвердило сведения о том, что после чёрного мора хан Джанибек продолжает кочевать в Прикаспии, подальше от населённых мест.
Ночевал Олег на подворье русского епископа, владыки Василия. После настоящей русской бани гостей повели в трапезную, где их поджидал сам владыка, сухой, седой, с морщинистым лицом и живыми ярко-синими глазами старец, чем-то напомнивший Олегу отца.
У владыки прогостили три дня, отдыхая от тягот долгого пути, слушая его мудрые наставления и собирая сведения о местопребывании хана Джанибека.
По словам Василия, этот хан к русичам относился хорошо, в отличие от многих иных властителей Золотой Орды. Унизительному ритуалу целования золочёного сапога обычно русских князей не подвергал, кумыс пить под страхом смерти не принуждал.
— Кумыс, сын мой, — рассказывал владыка, — это, по сути, брага из кобыльего молока. Чашу с сиим напитком я бы тебе советовал принять от хана и осушить. Оно, конечно, русскому человеку непривычно, так ты, чтобы не поморщиться, начни приучать себя загодя, хоть здесь. Греха в том нет. А если ценой одной чаши добьёшься мира для своей многострадальной земли хотя бы на год, то свершишь богоугодное дело.
Хан Джанибек был весел и умиротворён долгим пребыванием в бескрайних степях Прикаспия, славящихся богатой охотой.
Чашу кумыса Олег выпил, не дрогнув лицом, и поблагодарил витиеватой речью на татаро-кыпчакском наречии, на котором говорила вся многоплеменная Орда. Этот говор с давних половецких войн знали многие русские князья, чьи земли располагались вблизи Дикого поля.
Десять дней юный князь был спутником Джанибека: вместе ездили и на соколиную, столь любимую монголами, охоту, и на волков. Олег учился бросать аркан, поражая хана своими удивительными успехами. И он, и бояре умолчали о том, что аркан кидают в Рязани сызмальства все мальчишки. В итоге уехал Олег из ханской степной ставки не просто с ярлыком на великое рязанское княжение, что давало ему право верховной власти над уделами Пронским, Муромским, Милославским, Новосильским и многими иными, но и с ханским перстнем, знаком высшего доверия и приязни.
Обратный путь проделали, как было решено заранее, верхами, через Дикое поле.
Олег и Епишка возмужали и окрепли настолько, что, не отставая от взрослых, без устали ехали верхом на низкорослых татарских конях, купленных в Сарае, по бесконечной, ровной, на взгляд русичей, унылой степи. За день уставали так, что вечером засыпали как убитые.
Глава третья
Ко времени возвращения в Рязань из Орды Олега уже ждал учёный грек. Оказался он молодым, весёлым и склонным к винопитию. Часами рассказывал юношам о великих философах и ораторах древности, а когда вместе с ними ездил на рыбалку или сидел в лесу, у костра, — то о прекрасных богах, что жили на горе Олимп в Элладе. Боги, по словам грека, не считали для себя зазорным спускаться к смертным, любить, сражаться и веселиться вместе с ними.
Говорили мальчики с полемистом по-гречески. Этот язык во всех старых княжеских домах Руси, по традиции, изучали с детских лет. А Феофан — так звали грека — учился у юношей русскому и основам татаро-кыпчакского.
Всё свободное от занятий время Феофан обычно проводил в книгохранилище. Именно так он называл библиотеку рязанских князей, ибо книги лежали неразобранными в окованных сундуках на случай, если налетят ордынцы и придётся грузить на телеги и увозить рукописное богатство в далёкие схроны. Со времён Батыя, когда в Старой Рязани сгорела одна из крупнейших на Руси библиотек, жители проявляли осторожность и особую заботу о книгах.
Под руководством Феофана юноши сделали большой харатейный чертёж Рязанской земли и прилегающих волостей, для чего склеили рыбьим клеем несколько десятков пергаментов. У изографов, тех, кто изукрашивал буквицы в книгах, позаимствовали краски — голубую для рек, зелёную для лесов, что наползали на Рязанскую землю с севера, густо-синюю для болот и жёлто-охряную — для Дикого поля.