Чувство унижения он испытал ещё и потому, что немыслимое условие выставил даже не сам князь Московский, а лишь его воевода. "Лежит на соломе, а говорит будто с высокого престола", - гневался мысленно. Однако, положа руку на сердце, князь Олег должен был сознаться самому себе: Боброк привел крепкое войско. С таким войском он на перемирие на равных не пойдет, да и, наверное, не получил на то указаний своего князя. На неравных же Олег несогласен.
- Донеси Боброку, - велел Ковыле под одобрительные взгляды воевод, не желает доброго мира - пусть поворачивает туда, откуда пришел.
Довольный таким наказом князя, Ковыла медленной рысцой подъехал к передним рядам противника и, выставя кукиш, крикнул: "А этого не хотели?" Тогда московиты зашумели с деланным возмущением. Один прокричал: "Ковыла, Ковыла, тут тебе могила!" Рязанцы-лучники не остались в долгу: "Эй, москаль, ты черт ай сатана?" - "Я-то черт, да вот ты - сатана!" Переругивались едко и весело. Но чтобы сступиться и убивать друг друга в бою, надо было по-настоящему взаимно распалиться и озлобиться, а для этого потребовалось ещё немало времени.
- Скусно запахло! - часа два назад говорил Федот, подбрасывая в костер сухого конского помета. - Горяченькой-то кашкой!
Костерок разложили небольшой: экономили дрова и хворост на тот случай, если московиты подойдут не ныне и придется заночевать в поле вновь. Карп и Федот хлопотали у костра несуетно, слаженно. В эти два-три дня, пока собирались на войну, и особенно в походе, они сдружились ещё крепче, чем прежде.
- А наголодяк-то кто воюет? - помешивая длинной ложкой в котелке, вторил Карп. - Сытым и умирать, коль придется, легче.
Карп подхватил голыми руками котелок и поставил его на обитый железом деревянный щит.
- Даст Бог - не придется. Пальцы-то не обжег?
- Не, они не успели обжечься. Воронье-то раскаркалось! Не накликали бы беды!
Присели на треноги из кольев, связанных веревкой. Сначала съели кашу, затем Карп, обделяя себя, разломил рыбу на неравные куски. Как раз в эту минуту из Переяславля Рязанского привезли на санях доспехи.
- Эй, посоха, налетай! - крикнул княжой слуга, доставивший добро из оружейного двора. (Крикнув, он поморщился).
Тотчас повозку тесно окружили пешцы, подойдя от своих шалашей и костров. Федоту достался старый круглый деревянный щит, обшитый кожей. Середину щита украшала металлическая бляха. С удовольствием Федот обстукивал его костяшками пальцев. Княжой слуга, морщась, спросил кисло:
- Ай недоволен - стучишь да оглядываешь? А то другому отдам!
- Бог с тобой, православный! - ответил Федот. - Да хоть бы ты и подсолнух заместо щита мне дал - и то был бы доволен! А ты, случаем, не зубом ли маешься? Зубом? А то, коль надо - выдерну! Клещики у меня с собой, православный...
Получив согласие, Федот извлек из лыкового кошеля клещи и кусочек пакли и велел больному помочиться на нее. Зуб выдернул в мгновенье ока, как заправский лекарь. Заткнул вонючей паклей окровавленное межзубье.
- Ишь ты! - подивился больной, радуясь затихающей боли. - Так, можа, и лошадь мою подкуешь? Оторвалась на мосту подковка.
- А лошадь, браток, я подкую, - отозвался Карп, доставая из своего кошеля новую подкову с восемью дырочками и тремя шипами, молоток и подковочные, похожие на костыли, гвозди.
Пока четверо дюжих пешцев связывали коню передние ноги и держали его, а Карп приколачивал подкову, затрубила труба. Ополченцы спешно построились. Окруженный воеводами князь, в червленой епанче, ехал от сотни к сотне шагом и подбадривал ратных, называя их братьями и призывая стоять за отчину и дедину. "Биться, сколько Бог помочи даст", - наказывал он. Даже и не наказывал - просил. Иногда останавливался возле кого-нибудь из ратных и спрашивал о чем-либо. Остановился и перед Карпом, заметив в его руках не трехгранное, как у большинства, копье, а четырехгранное, как у московитов. Спросил, сам ли отковал пику. Пешец ответил: да, сам. Не отец ли наставил? Отец.
- Добро, - оценил князь. - И впредь куй только четырехгранные. Они легче пробивают доспехи. А где твой молодший брат?
- Молодшего батюшка откупил.
Князь поднял брови - был удивлен таким поступком кузнеца Савелия. Прежде этот почтенный горожанин не посягал на обычаи и традиции. Конечно, дело родителя, кого из сыновей послать на брань, а кого откупить. И все же слышать такое князю неприятно: нарушение обычаев подданными к хорошему не приводит, а лишь колеблет прочность положения всего государства. Князь поехал дальше, подбадривая воинов. Казалось бы, короткая встреча с молодым кузнецом уже выветрилась из его памяти, но когда он приблизился к конному отряду, вооруженному арканами, то вдруг вновь вспомнил о Карпе.
Вид арканщиков, державших в руках шесты с волосяными петлями, озаботил его ещё больше, чем вчера, во время переправы через реку Павловку. Уж очень бросалась в глаза бедность такого вооружения. Зря, зря он пошел на поводу у Софония Алтыкулачевича. Но что делать? Софоний ведь тоже затеял эти арканы не от жиру. Как град Переяславль беднее града Москвы, так и рязанские воины беднее московских. Московские князья богатели сказочно год от году (вместе с ними жировала и вся Москва), а почему - загадка. Потому ли, что тамошние правители давали льготы переселенцам, по пять лет не брали с них налогов - и это притягивало к ним людей соседних княжеств? Потому ли, что в Москве пребывал со своей кафедрой русский митрополит, тем самым упрочивая её положение? Или потому, что татарве до Москвы было труднее дотянуться, чем до Рязани, и Москва реже подвергалась опустошению?
Как бы там ни было, но богатство давало Москве и силу. И вот ведь до чего засвоевольничали московские правители: говорят, даже намереваются отчеканить свою монету, по примеру Золотой Орды. А ведь Орда не разрешает русским князьям заводить свои монетные дворы... Впервые об этом Олег Иванович услышал от боярина Афанасия Ильича. И когда услышал, то, скорее из честолюбия, чем из реальной возможности, помыслил не отстать в таком деле от Москвы и самому отчеканить свою, рязанскую, монету. Помыслил - но вслух не стал высказывать. Дерзка была мысль! Надо ещё походить вкруг нее, обголтать, выхолить и уж потом, созревшую, как стяг или хоругвь, выставить на всеобщее обозрение. Думалось, не год и не два ещё потребуется решиться на такое. Может быть, даже и испросить разрешения у нынешней правительницы Золотой Орды - хатуни Тулунбек...
И вот теперь, при виде жалкого вооружения одного из своих конных отрядов, с болью напомнившего ему о бедности Рязанской земли, Олег Иванович отчетливо понял: он недостаточно деятелен; он упускает время и инициативу, чтобы выйти наперед Москвы... Быстро оглянулся - первым ему на глаза попался Глеб Логвинов.
- Приведи ко мне Карпа, сына железных дел мастера Савелия...
Скорый на выполнение приказаний князя, стольник пришпорил коня галопом поскакал к пешцам. Выкатив на Карпа глаза, крикнул:
- К государю - живо!
Карп замешкался - не понимал, для чего вдруг он потребовался князю, да ещё так спешно... Не разыгрывает ли его стольник?
- Живей, сукин сын! - и Глеб замахнулся плеткой. Уклонясь от удара, пешец перехватил плеть и дернул. Кнутовище из рук стольника выскользнуло. Ощерясь и вытягивая из ножен саблю, Глеб поднял было на дыбы коня, но стоявший рядом с Карпом Федот, прикрывшись щитом, наставил на взъяренного всадника копье. Глеб опомнился. Придержал коня, саблю вдвинул в ножны.
- Ступай, тебе говорят. Сам князь зовет...
Карп шел, небрежно похлопывая кнутовищем по полам своего тягиляя. Походка его была уверенная, спокойная, будто он шел по своему двору, не думая о предстоящем бое. Стольник, сопровождая его, не требовал, а просил вернуть ему кнут. Сзади шел Федот с копьем наизготовку. На лице князя невольно проснулось любопытство, оно оживилось.
- Карп, верни хозяину плетку, - велел он, - а впредь, коль тебя обидит, не возвращай. (Карп кинул кнут - стольник ловко подхватил его на лету концом изогнутых ножен.) Известен ли тебе способ чекана монет?