Меньше всего мне хотелось сейчас оставлять Лиз в лапах этого сумасшедшего гангстера. Мало ли что придёт ему в голову?
— Нет, Крис, уезжай и не возвращайся, — неожиданно горячо возразила Лиз. — Прошу тебя!
Впилась в меня взглядом влажно горящих глаз. А я ушам своим не поверил. Она сошла с ума?
— Это немыслимо! Даже думать об этом не хочу. Я уезжаю, — я попытался встать, но Лиз схватила меня за руку, усадив на место.
— Если ты вернёшься, они просто тебя убьют. Не волнуйся за меня. Не волнуйся. Я выберусь. Моретти ничего со мной не сделает. Он боится моего дядю. Подержит меня и отпустит.
— Да, чёрт возьми! — вспылил я. — Это самоубийство! Этот ублюдок только что устроил мне гнусное шоу. Оборотень убил человека на моих глазах. И Моретти пригрозил, если я не привезу бумаги, он это проделает с тобой! Я знаю, что это за мерзость! И не пытайся меня убедить!
— Дорогой, я понимаю, — Лиз сжала в своих ладонях мою голову, взглянула ласково, с такой жаркой нежностью, что могла растопить айсберг. — Ты переживаешь за меня. Но я не хочу, чтобы ты рисковал.
— Да ё-мое! Я понимаю, что ты сейчас не в себе, — прорычал я, ощущая, как в душе кипит раздражение, ревность, злость, досада. — Этот мерзавец приказал убить Франко, которого ты любила. Но это не повод, чтобы закончить здесь свой путь.
— Что? — она широко распахнула глаза, обдав меня ярко-зелёным светом, и тонкие брови взлетели вверх как крылья чайки. — Любила Франко? Ты в своём уме, Крис?! Франко только мой друг. Хороший друг, больше ничего. Я всегда любила только тебя. Как ты можешь… — голос у неё сорвался, и она отвернулась, прижав ладонь к лицу.
— Ну, прости, — выяснять отношения с девушкой, которую считал невестой, я посчитал свинством, да ещё вспоминать о дневнике, между страниц которого я нашёл карту в «Золотые пески» с надписью: «для моей бамбино». — Прости, — я повторил, приобнял её, легко касаясь бархатной кожи, стал целовать.
На шее под тонкой нежной кожей у неё пульсировала голубая жилка, и я легко прикоснулась к ней губами. И вновь на миг обрушилась ревность и зависть к сопернику, что лежал сейчас в гробу.
— Крис, не надо так, — сказала она уже спокойно, вздохнула тяжело, словно на душе у неё лежал тяжеленный камень. — Как ты доберёшься в клинику?
— Моретти выделил для меня свой лучший катер — «Принцессу Лилит». Хвастался, что раньше он принадлежал какому-то арабскому шейху. Моретти его купил за какие-то бешеные бабки. Сказал, что домчат меня быстрее ветра до побережья. Ну, а потом довезут до клиники. Это займёт от силы пару часов.
— «Принцесса Лилит»? — она невесело, и как-то нарочито усмехнулась. — С какой помпой Моретти решил тебя доставить.
— Да, наверно.
Откровенно говоря, было плевать, на чем меня доставят в клинику. Главное — я безумно боялся оставлять Лиз одну, в этом особняке с лабораторией, где проводят жуткие опыты, делая из людей оборотней. Но перебрав всё варианты, я понял, что ничего не могу сделать. Только выполнить приказ Моретти.
Я обнял Лиз, крепко и нежно. И ни слова не говоря, вскочил, быстрым шагом направился к выходу. Лиз не окликнула меня, не задержала и я вышел наружу, выдохнув этот тяжёлый мрачный дух.
Здесь у входа уже поджидал один из бандерлогов Моретти — мужик в чёрном похоронном костюме. И я мог бы решить, что он так разоделся из-за траура по Франко. Но времена, когда гангстеры надевали костюмы в белую полоску, пиджак с подбитыми ватой подплечниками, уже прошло. Теперь их дресс-код включал лишь тёмный костюм с просторными брюками и приталенный пиджак. Вполне неброско и обыденно. Морда этого гангстера с квадратной челюстью, приплюснутым носом и маленькими глазками не выражала ничего, кроме абсолютной тупости и равнодушия. Приказал бы Моретти удушить меня, этот отморозок проделал бы это, зевая, с таким же унылым выражением.
Я шёл к причалу, размышляя о том, почему Лиз так настойчиво убеждала меня не возвращаться? Откуда у неё такая уверенность, что её кто-то спасёт? Неужели она всерьёз считала, что я мог оставить её беззащитную в лапах Моретти и смыться? Глупость.
Над горизонтом рассвет разметал золотые ленты на небе, и солнечные лучи робко коснулись, как струн арфы, волн пролива Лонг-Айленд Саунд, заставив заиграть нежную серебристую мелодию во славу нового дня. Ночной город на побережье не просыпался, а лишь менял один наряд на другой — ослепительно яркий, отдающий душным развратом на деловой и неброский. Гасли огни неоновых реклам, и в лёгкой голубоватой дымке высокие башни рисовались в бетонно-стальной наготе.