⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Мишка орет: «И не води нас во искушение».
А они поют весело-весело:
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
И незаметно вышло так, что Мишка совсем позабыл о своей молитве, а стал слушать девчонок и подпевать им.
А девчонки повторяли каждую песенку раз по сто, и Мишка все запомнил, даже «Катеньку» запомнил до конца. Крестится и повторяет за ними:
⠀⠀ ⠀⠀
Вставай в угол, Катенька!
— Наплевать вам, папенька!
⠀⠀ ⠀⠀
И ничего… Выходит… Только надо очень быстро креститься, потому что они очень быстро поют. До того быстро, что правая рука ужасно устала, отвалиться рада. А левой рукой никак не угнаться.
Тетя входит, видит, что он крестится, и сразу заулыбалась, растаяла, глаза — щелочки.
— Ну, хватит, Мишенька! — сладко сказала она своим жирным голосом. — Молодец! Христос таких любит!.. Иди, побегай!..
Мишка сразу шмыг в дверь и — на двор. Посмотрел за забор и сразу все вспомнил.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Что же случилось ночью
⠀⠀ ⠀⠀
Вот она — избушка, где живет Сережка. Вот тут сегодня ночью у него взяли отца на веревочку.
А вдруг не взяли?..
Избушка стоит и как будто спит: на дворе давно день, а тут шторка на окне не отдернута, дверь не открыта. Почему сегодня так долго спят тут? Где Сережка?
Мишка сел на крылечко и стал ждать. Ждет-ждет, а избушка все не просыпается. И на дворе никого нет — не с кем поговорить про это.
С горя Мишка стал напевать «Катю, Катю, Катеиьку». Напевает, по больше не крестится. Не для чего креститься — нет близко тети.
А на сердце у Мишки вот как тяжело.
Много времени прошло зря. Наконец, подошел Толька. А потом Тайка прибежала, как бешеная, и стала скакать перед ними:
— А я чего-то знаю! А я чего-то знаю!
Схватили Тайку за косы — пусть расскажет! Она говорит:
— К Сережке ночью приходили полицейские, кого-то искали.
У Мишки упало сердце:
— Нашли?
— Ничего не нашли.
— А почему у них шторка?
— Спят! Наверно с перепугу всю ночь не спали!
Мишка не знает, как добраться до Сережки. И что такое по-ли-ти-чес-кий, тоже не знает. А у Тайки и Тольки почему-то нельзя спрашивать об этом. Никак не спрашивается!
Но все-таки на душе стало полегче: значит, не взяли Сережкиного отца на веревочку. Не арестовали! Не удалось! Видать, он похитрее старого черта.
Колька выходит на крылечко.
Тут Тоська-поляк ключами дзень! дзень! дзень! У него большущая связка старых ключей. Где это он достал их?
Дзень! дзень! дзень! и сразу к Колькиной двери. Прилип к щели «Для писем и газет»:
— Колька! Ты здесь?.. Это я, Тоська, говорю!
Из щели тихонечко:
— Здесь!
А где у тебя они?
— Он в казарму ушел, солдат учить… Я ему сапоги чистил…
— А она?
— А она — к портнихе… Я ей туфли чистил…
— А скоро придут?
— Не знаю… В гости потом собирались…
— А есть хочешь?
— Хочу!
Об этом можно бы и не спрашивать: он всегда есть хочет.
…Тоська стал подбирать ключи. Один ключ ткнул — не подходит. Ткнул другой, стал повертывать… Тоже не подходит… Ткнул третий, вдруг — клинг-клянг и дверь отперлась!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Вышел на крылечко Колька. Бледненький, худенький, головастый. И голова его стрижена ножницами — они поскупились на парикмахера. По ней словно ступеньки туда-сюда. И пахнет от него чем-то кислым, пахнет давно немытым. Он стоит — моргает: в сенях-то темно, а на крылечке свет, и ему с непривычки солнышко режет глаза.
Так жалко Кольку, что даже смотреть на него трудно.
Тайка, добрая душа, сбегала домой, стащила краюху белого хлеба и кусок колбасы. И Колька с голодухи сразу все съел.
Тайка говорит:
— Мы всегда будем его выпускать. Он у нас о-здо-ро-ве-ет!..
А с улицы опять шум, а также донеслась громкая песня — солдаты идут в лагеря.
⠀⠀ ⠀⠀