Тайка говорит:
— А почему повесили?
Симка снова рассердился:
— Ха!.. Что с вами говорить, раз вы ни черта не понимаете!.. Они — по-ли-ти-чес-кие и оказали во-о-ру-жен-ное со-про-тив-ле-ние. Вот их за что повесили.
Мишка думает:
— Значит Сережкиного отца тоже повесят, когда поймают! Оп ведь тоже по-ли-ти-чес-кий… А может (даже подумать страшно!), может, это его и повесили!.. Взяли где-нибудь на веревочку и повесили. И все из-за Мишки! Все из-за того, что он тогда проспал.
Мишка испугался, очень испугался и тихонечко спросил:
— А давно повесили?
— Ну… тебя тогда и на свете-то не было!
У Мишки немного отлегло от сердца: значит кого-то другого повесили, а не Сережкиного отца.
Но все равно Мишке сразу и очень захотелось бежать домой — к Сережке, Но как убежишь? Один он, может быть, не найдет дороги, а ребята не идут. Они еще расспрашивают Симку.
Тайка спросила:
— А кто сюда цветы носит?
Симка сказал:
— Есть еще такие. Но скоро их всех выловят!..
Но потом ребята больше не захотели слушать Симку: все-таки ему очень-то нельзя верить. Пусть рассказывает своим барышням.
И все побежали купаться. И Колька первый раз с ними!
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Еще про Кольку
⠀⠀ ⠀⠀
Город стоит у большой реки. По ней даже пароходы ходят. Но эта, маленькая, все равно лучше! лучше! лучше! Другой такой хорошей нигде нет!
К ней идешь босиком, по черной мягкой сырой тропиночке. Тропиночка пружинит, и ноги, как мяч, отскакивают от земли.
А сверху солнышко жжет — припекает.
Идешь — радуешься, на ходу раздеваешься.
Вот в первый раз здесь было плохо: все смеялись, когда увидали, что Мишка носит лифчик…
Но теперь он вовсе и никогда не носит лифчика. У него теперь все, как у всех: штаны, рубашка да разве еще поясок — крученый шнурочек.
Но у Тайки еще меньше: у нее одно платье.
А когда Коля разделся, ребята так и ахнули.
Он стоит перед ними с головы до ног в синяках, да в рубцах, да в кровавых коростах. Это неродной папа его так разделывает — живого места не оставляет.
— Ирод, а не человек!
У Тайки даже слезы показались.
Потом все-таки пошли в реку. Кто прыгнул, кто нырнул. Мишка прыгнул — по коленки заскочил. А Колька тихонечко зашел.
Он не то, чтоб боялся. Он ведь большой. Ему, наверно, тринадцать. Но он просто не привык.
И подумать еще: такой большой, а в школу не ходит. Они его не учат.
— Не учат, а мучат! — сказал Тоська.
Тайка понемногу плавает, Толька плавает, Тоська — знаменитый пловец — и на спине и на боку через реку!
А Мишка и Колька у берега раков давят, воду мутят.
И вдруг почему-то у Кольки стало выходить. Взял и немного плавает!
Все удивились, стали его хвалить. Может быть, первый раз в жизни его хвалили.
Он сначала засмущался. А потом выпрямился да как захохочет! Не тихонько засмеялся, а почти громко. Даже показал белые зубы.
И все увидели, что Колька-то — красивый. Совсем не такой, как показалось сначала.
И всем стало очень хорошо. И все тоже стали смеяться.
Поплескались, побрызгались, стали сохнуть на берегу. Вдруг Тоська-поляк вспомнил:
— Хлопцы! Пора домой! А то попадет Кольке!
Теперь и Колька вспомнил про свой дом. У него сразу потухли глаза, весь он как-то сгорбился, опять стал некрасивым да как побежит! И все за ним.
Ведь уже темнеет! Если пришли у Кольки, так выдерут его, последнюю шкуру спустят!
Бегут, сломя голову. Вот и улица! Вот и дом! Ну, слава богу, темно в окнах: не вернулись еще.
Тоська отпер дверь, впустил Кольку, опять за ним запер. И все — по домам.
А Мишка не пошел домой: все равно мамы еще нет. Посидел на крылечке рядом с Мелисом, который вышел покурить. Постоял у ворот. Опять пришел к Мелису, сказал ему «Гуте нахт». Это значит «Спокойной ночи». Опять пошел к воротам.
И вдруг перед ним, как из-под земли, Сережка!
— Мишка! — говорит он, — где ты, оголец, пропадаешь?
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Сережка ищет работу
⠀⠀ ⠀⠀
Мишка остановился, крутит подол своей рубашки, смотрит на Сережку и не знает, что сказать.
Ведь он кругом виноват: проспал, не предупредил товарища.
Хорошо еще, что не взяли отца у Сережки. Но ведь могли и взять!
А Сережка терпеливо стоит перед Мишкой… И он сегодня какой-то странный: рубашка чистая, аккуратно подпоясанная, на голове — картуз, на ногах — начищенные сапоги. Правда, они старые, из них пальцы торчат, но все равно начищенные… В церковь он собрался, что ли?