Тоська греб. А испуганный и виноватый Толька правил.
Ничего не понимающий, смертельно перепуганный Мишка вынырнул около кормы. Толька бросил весло и схватил Мишку за бескозырку. Она осталась у него в руках, а Мишка снова пошел ко дну.
А весло скатилось с кормы и поплыло.
Мишка не успел передохнуть, когда выныривал, не набрал воздуха и теперь задыхался.
Он чувствовал, как в нос и даже в уши попадала вода, тяжелел и опускался все ниже и ниже.
Он даже не догадался, что надо двигать руками и бить ногами — выплывать, а не сдаваться.
Намокшая курточка, отяжелевшие башмаки тянули его ко дну, как камень.
И все-таки ему довелось вынырнуть еще раз. Он вынырнул опять у кормы. Толька снова схватил его, теперь уже за плечо, а потом — за руку. Но вытащить не мог — не хватило силенки.
Он, пожалуй, подержал бы, подержал да и выпустил Мишку.
К счастью, Сережка был уже тут как тут. И вдвоем они легко вытащили товарища.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Мишку вырвало. Потом он долго отплевывался. Потом лег на дно лодки, чтобы не было страшно, свернулся в клубок и стал зябнуть — «продавать дрожжи».
Ребята поймали кормовое весло, торопливо причалили к берегу, раздели Мишку, выжали ему белье, вылили воду из башмаков, снова все надели и побежали домой.
Мишка был рад, что он жив, что его спасли. Ему хотелось улыбнуться, но он дрожал от холода, стучал зубами, и губы никак не складывались в улыбку.
Вот его затащили на крылечко, бросили на кровать, накрыли всем, чем попало. Но он все равно дрожал мелкой противной дрожью.
А потом словно какая-то жаркая и мутная волна подхватила его. Что-то замелькало и замерцало перед глазами. Все поплыло и исчезло.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
К Мишке приходит Дед Мороз
⠀⠀ ⠀⠀
Болезнь надолго приклеила Мишку к постели.
Прошло лето, прошла осень, подступило рождество — веселый праздник, а Мишка все лежал да лежал.
Маме жалко, что он хворает, и она решила устроить ему елку. Первый раз будет у мальчишки настоящая елка.
Сил было мало. Но раз уж елка, так пришлось похлопотать. Синюю, зеленую, красную и желтую бумагу надо было нарезать полосками. Из каждой полоски клеилось кольчико. Кольчико в кольчико и вот она — большущая разноцветная цепочка сразу на всю елку.
А разве зря Мишка копил спичечные коробочки? Теперь каждую из них надо было обклеить цветной бумагой, в каждую вдернуть нитку, связать нитку петелькой. И теперь можно вешать на елку.
В сочельник, накануне рождества Мишка лежал весь день в самых длинных чулках. Вечером он снял их и бережно повесил на спинку кровати. Это Мелис научил Мишку сделать так.
Теперь, когда ночью Дед Мороз пойдет по городу, станет разносить рождественские подарки, ему придется потрудиться, чтобы набить доверху великанские Мишкины чулки.
Мишка решил не спать — дождаться Деда Мороза.
Глаза слипались, голова приклеивалась к подушке, а он все ждал, ждал.
И вот — дождался!
Где-то в коридоре послышались шаги, заскрипела дверь в комнату, и кто-то большой, громоздкий, в белой шубе, белой меховой шапке, белых валенках, белых рукавицах, с длинной снежной бородой подошел к Мишкиной кровати.
Мишка не шевелился, чтобы не спугнуть Деда Мороза, притворился, что спит. Но его сердечко не поняло, что надо притвориться спящим, и громко-громко билось в грудь — стучало на всю комнату.
Но Дед Мороз почему-то не слышал громких ударов Мишкиного сердца и спокойно делал свое дедморозовское дело.
Он подошел к кроватке, посмотрел на великанские чулки и вздохнул: «Ох, в такие чулки надо целый пуд подарков!» Но, все равно, снял один чулок и стал набивать его из своего мешка.
Мешок быстро пустел, а чулок становился все толще и толще.
Потом Дед Мороз снял второй чулок, снова вздохнул, но все-таки набил и его дополна. Потом сложил в карман опустевший мешок и вдруг — неожиданно и сильно — взмахнул освободившейся рукой.
И на елке загорелись тоненькие разноцветные свечи, а в комнате сразу стало светло, как днем.
Сделав свое дело, Дед Мороз нагнулся над кроваткой, мягко и ласково положил руку на худенькое Мишкино плечико и негромко сказал, по почему-то сказал не своим басистым, хриплым от ходьбы по холоду, а добрым тонким маминым голосом:
— Вижу! Вижу! Не спишь! Притворяешься!
Повинуясь нежной, но убедительной силе этого доброго голоса, Мншка открыл глаза, зажмурился от ударившего в них света, промигался и снова широко, уже насовсем, открыл их.