Он хотел пройти дальше, но почему-то не мог сдвинуться с места, словно что-то не пускало его, и топтался перед балконом взъерошенно и напряженно, как петушок перед дракой.
Вдруг он вспомнил, как Тайка и Толька оделись в одинаковые платья, вот в такие — с белыми горошинами, и как тогда нельзя было отличить Тольку от Тайки.
Он вспомнил про это и сразу же вернулся к тому окну, из которого доносились голоса игроков в лото. Игроки были увлечены игрой и не замечали ничего кругом.
Тогда в одно мгновенье Сережка очутился на балконе, сгреб с веревки Тайкино платье и сунул его за пазуху, потом переметнулся через перила на улицу, быстро добежал до своей избушки, убедился, что его мама все еще неотступно стирает, и бросился в дровяник.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
С виду Тайка, но не Тайка
⠀⠀ ⠀⠀
Через две минуты из дровяничка вышла девочка в красном платье с белыми горошинами. Она шла босиком. Голова ее была повязана не платочком, а какой-то старой тряпкой неопределенного цвета.
Платье было ей явно мало: узко и коротко. Из-под него были видны — особенно на ходу — старенькие мальчишеские штанишки, засученные выше колен.
Эта странно одетая девочка — с виду почти Тайка, а на самом деле совсем не Тайка, — неловко шагая, дошла до угла, прошла мимо тюрьмы и поднялась в гору.
И вот перед нею собственный двухэтажный дом старого черта.
Тут есть даже вывеска — «Дом почетного гражданина Н. А. Алцыбеева». Но сейчас вечер, и букв на вывеске не видно.
В двух окнах первого этажа было темно. А в третьем — в спальне — чуть мизюкала лампадка. И на шторки отбрасывалась серая человеческая тень, нелепо размахивающая руками.
Сережка в Тайкином платье прильнул к окну.
Между двумя несомкнувшимися шторками остался промежуток, тонкий, как спичка. Сквозь него — в полумраке комнаты, еле-еле освещаемой лампадкой, — можно было увидеть старого черта, который собирался лечь — «отходил ко сну».
Старый черт снимал пиджак, вот почему тень на шторках махала руками.
Вот — снял и повесил в шкаф.
Отцепил от жилетки толстую золотую цепочку, вытащил из кармашка золотые же луковицей часы и бережно положил их на столик у кровати.
Остановился перед иконой и несколько раз перекрестился.
Снова подошел к шкафу и запер его, а ключ затолкал под подушку.
Выпрямился. Зевнул. Перекрестил рот. Посмотрел в угол. Вдруг погрозил пальцем, словно увидел кого-то.
И продолжал раздеваться.
Потом, весь в белом, подошел к кровати и наклонился над ней. И Сережка разглядел, что там, на одеяле, растянулась кошка.
Старый черт стал гладить ее и приговаривать.
И в ночной тишине до Сережки отчетливо донеслось ласковое «Мусенька-Марусенька»…
И столько доброты было на этот раз в скрипучем голосе старого черта, что Сережка даже растерялся от удивления. Он и предположить не мог, что старый черт может разговаривать, как человек, пусть хоть с кошкой.
Но в то же мгновение Сережка вспомнил «возьмем бычка на веревочку», и снова стало ясно, что надо делать.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Как Сережка отомстил старому черту
⠀⠀ ⠀⠀
Сережка отскочил от окна, торопливо нагнулся, не глядя отыскал на немощеной дороге увесистый комок засохшей глины и… раз!
Звонко лопнуло стекло в спальне старого черта, и осколки посыпались на тротуар. И вслед за этим было слышно, как перепуганная кошка тяжело рухнула на пол.
Два!
Вылетело стекло из второго окна.
Три!
Звонко рассыпалось третье!
Со двора выбежала какая-то женщина.
— Разбойница! Хулиганка! Что ты делаешь? — закричала она на Сережку тонким испуганным голосом.
И Сережка опрометью бросился домой, слыша за собой шум и топот погони.
Он мчался, как ветер. Тесное неудобное платье мешало, стесняло движения, но он все равно мчался.
Преследователи отставали с каждым шагом. А случайные прохожие шарахались в стороны от сумасшедшей девчонки, которая бежала не разбирая дороги, бежала неизвестно куда и неизвестно зачем.
Вот Сережка добежал до своей улицы. Она была совсем безлюдна.
Он спрятался за большой тополь, мигом скинул с себя противное девчонковское платье, прислушался к неутихшему еще шуму из Тайкиных окон, перемахнул через перила на низенький балкон, повесил платье на веревку и тщательно расправил его.
Затем Сережка юркнул в свой дровяник, нашарил в темноте рубашку, надел ее и шмыг домой — в окошко.