«Доктор Спасский принимает больных». И даже указано, от скольки часов он принимает и до скольки. Только не указано, что за это надо платить. Но это и так все знают И Мишка знает, ведь он все из гипсовой свинки пролечил — отдал врачам!
И еще принимает а-ку-шер-ка Чернова. И врач Дубровин. И доктор Надпорожский. И зубной врач Асташкович.
Но вот после объявлений — телеграммы. В них, наверно, есть про царя.
Стали искать — читать.
«Из Лондона передавали, что в одном из пунктов фронта мы улучшили свое положение, в другом — проникли в неприятельские траншеи и увели несколько пленных»…
Скучная телеграмма. Такие телеграммы плохо покупают.
А про царя и тут ничего!
На первой странице — ничего, на второй — ничего, на третьей и четвертой — тоже ничего.
— А-а! — махнул рукой Сережка. — Тебе, наверно, приснилось?
— Нет! Не приснилось!
Газету бросили. Стоят, глядят друг на друга и молчат.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Почему губернатор беспокоился
⠀⠀ ⠀⠀
Потом Сережка все-таки поднял газету и стал просматривать ее снова. И вдруг закричал:
— Мишка! Вот тут! Вот тут! — И тычет пальцем в маленькую статейку. А статейка почему-то напечатана в рамке.
— Про царя? — обрадовался Мишка.
— Нет, не про царя! Но все-таки…
И стал читать вслух:
«К жителям губернии… Ввиду переживаемою тяжелого момента борьбы с Германией — исконным врагом России, необходимо полное спокойствие и содействие нашей доблестной армии. Поэтому считаю долгом предупредить население, чтобы оно спокойно относилось ко всем появляющимся слухам, так как всякие волнения в тылу — это измена родине и помощь врагу»… И подписано: Губернатор Н. Руднев.
Мишка слушал очень внимательно, широко раскрыв рот, но все равно ничего не понял, потому что очень непонятно написано.
— Дак не про царя?..
— Я не говорю, что про царя. Но все же…
— Что все же?
— Губернатор беспокоится. Значит, что-нибудь да случилось. И вот что: я бегу продавать телеграммы и там узнаю. В типографии всегда вперед всех все узнают.
Сережка побежал в город, а Мишка в школу. Времени-то, времени-то уже сколько! Как бы не опоздать!
В школе, как всегда, сначала в зал — на молитву. И в зале, как всегда, два портрета. Слева — царь Николай, который «безо время войну сделал», а справа — его царица со злыми глазами.
Значит, царь не пошатнулся. Значит, самодержец удержался. Значит, старый черт в чем-то соврал.
И опять пели «Боже, царя храни»…
Вечером все-таки забежал Сережка:
— Ох, устал, как собака! Телеграммы скучные, никто не покупает. Хоть бросай это дело.
А потом сказал, что вправду что-то случилось, но узнать пока невозможно: скрывают!
Но прошел день-второй, и даже Мишка понял, почему старый черт испугался, почему губернатор забеспокоился.
Оказывается, царь и вправду отрекся. И послал об этом телеграмму: «Отрекаюсь!» Это значит: не буду больше царствовать!
Но эту телеграмму скрывали от народа. Но скрыть не могли. Все равно телеграфисты все рассказали. И приезжие тоже рассказали.
В школе сняли со стены и царя и царицу и сожгли их в печке. Вот здорово!
У Тольки оставили Наполеона — французского царя. А Николая — русского царя — тоже сняли. Но не бросили, не сожгли, не порвали, а спрятали в сундук — может быть, еще пригодится.
А у Симки Знаменского вместо царя Николая повесили на стенку его брата — великого князя Михаила. Но этот портрет недолго повисел: Михаил тоже отрекся, испугался царствовать, и портрет сняли.
— Осталась Россия без царя! — печально сказал Толькин папа. — А разве можно без царя?
И в школе не стали петь «Боже, царя храни»: теперь уже бог царю не поможет. И в гимназии не стали.
А с улиц исчезли все полицейские, их точно ветром сдуло. Их, оказывается, выгнали, а сабли и пистолеты у них отобрали.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Как освободили арестантов
⠀⠀ ⠀⠀
А потом солдаты, рабочие и еще всякие люди пришли к тюрьме и закричали:
— Именем революции откройте!
И открылись железные ворота!
— Именем революции освободить политических!
Надзиратели испугались, забегали, стали открывать двери, выпускать. Часовой смотрит с башни, а не орет и руками не машет и не стреляет, значит, тоже испугался, потому что народу у тюрьмы видимо-невидимо.
Арестанты стали выходить. А какой-то дядечка забрался на заборчик напротив и начал кричать: