А в другой раз гроза разбудила меня, полусонного, на пляже у озера, и я долго плавал в теплой воде под каплями дождя, превратившими тихую гладь озера в кипящую от радости стихию.
Кроме мира природных явлений или меняющих свои измерения видов и звуков, кроме мира растений и животных, существовал еще мир запахов, которые иногда исчезали или таились, а иногда вдруг тяжелыми волнами накрывали все вокруг. Никогда не забуду запаха дикой мяты, который несколько дней царил надо всем в окрестностях дворца и на озере, занесенный сюда с высоких горных лугов по каким-то странным капризам воздушных течений и перепадов температур.
И еще, еще ароматы.
Сладковатый запах цветущей липы, который душистым облаком висел в середине июня над заповедником. Или алкогольный аромат розмарина. Запах дикой мяты, пришедший издалека. Тимьяна. Йодистый запах листьев грецкого ореха. Тонкий, словно духи, аромат жасмина. И айвы, которая зимой благоухала в комнате стариков, на шкафу. Или запахи бесчисленных диких трав бабы Иваны, которые, булькая, заваривались в разные виды чая, у каждого из которых были свои дни, сезоны и даже часы приема.
И птицы…
Ласточки, вышившие из своих гнезд под крышей целое полотно серо-коричневых кружев. Они стремительно носились в воздухе прямо перед окнами, то где-то высоко в синеве неба, то тревожно низко — живой барометр, по которому старики предсказывали погоду.
Серые комочки воробьев, которые копошились в пыли на скотном дворе или рассаживались на карнизе моего окна, где для них всегда была приготовлена трапеза из хлебных крошек.
Или дятел. Оставаясь невидимым в ближних деревьях, он как бы перфорировал тишину неровными ритмами азбуки Морзе.
Нырки, гнездившиеся возле озера, с их любовными играми и рыболовными приключениями.
Пара розовых пеликанов, которые обитали в зарослях тростника у ручья, впадавшего в озеро.
Кукушка, чей таинственный голос вещал о чем-то несбыточном из самых сокровенных глубин леса? Или кроткое воркование голубей в прозрачной предполуденной тишине?
Иногда я уходил к Высокой, чтобы посмотреть на кружащихся над утесами диких горных орлов и орлов-стервятников в их собственном царстве. И однажды, когда я остановился передохнуть у какой-то скалы, рядом со мной с треском разбилось что-то, а через секунду туда камнем упал орел, только что сбросивший с высоты черепаху.
А деревья, деревья!
Если не считать странных капризов погоды, то именно деревья казались мне чем-то особенным и необычным в «Оленях». Что здесь только ни росло! Кроме обширных сосновых и еловых лесов, кроме буков и дубов, тут были самые экзотические деревья — от секвойи до кипариса, а в парке у дворца росла даже японская роза с магнолией. Мне казалось, что я вполне мог бы увидеть здесь и пальму, но она так и не появилась. Я даже не знал, на какой высоте над уровнем моря находится заповедник — сначала я был уверен, что очень высоко, а потом решил, что это просто долина, окруженная высокими горами.
Здесь я впервые почувствовал, что некоторые деревья притягивают меня к себе, а другие — отталкивают. Я часто прислонялся спиной к теплому, волокнистому, цвета какао, широкому стволу огромной секвойи, ощущая, как в мое тело вливается какая-то добрая энергия. Еще я любил, обняв липу, долго стоять, прижавшись к ней. Дуб и сосны, платан и вяз, кипарисы и орех — вот деревья, с которыми меня связывала дружба. А вот каштан и бук, верба и акация, осина и береза как-то меня любили не очень.
А ночь светлячков?
Обычно светлячки появлялись ранним летом, и я видел, как они, сначала одинокие, кружатся в редких деревьях на склоне у озера. А иногда они летали за дворцом, в густом сосновом лесу, блуждали между каштанами и липами перед домиком стариков или еще дальше, над таинственными ручьями и душистыми цветочными лугами.
Но в ту ночь, ночь светлячков, они возникли как большое светящееся облако, как огромная стая птиц (вроде нашествия саранчи, которая, говорят, опустошает все поля, сады и леса), взволнованные чем-то, чего я не видел. И их фонарики тревожными линиями крест-накрест перечеркивали все пространство вокруг дворца и над озером. А все-таки интересно, что происходило тогда в их мире?
Мне вспомнилось в ту ночь кое-что из детства (неужели это светлячки своими миниатюрными огоньками разбудили во мне то далекое воспоминание?) Мне было тогда года четыре или пять, отец учил меня делать фонари… Мы выбирали большой арбуз, срезали верхушку, а потом выскребывали его сладкую серединку (розовый сок стекал по моим щекам) и вырезали в нем окошки самой разной формы — треугольные, квадратные, круглые или в виде пятиугольной звезды, а потом ставили внутрь свечу и зажигали ее. И я гордо брал этот фонарь и шел с ним гулять по уже темнеющим улицам. Люди удивленно смотрели на маленького мальчика — меня! — с волшебным фонарем в руках, а я время от времени оглядывался назад и видел, как радуются мои папа с мамой, как гордятся своим Прометеем, разгуливающим по вечернему городу.