Снова выглянув в окно, я увидел, как двое мужчин разгружают вертолет и носят во дворец какие-то сумки.
Топот множества ног внизу продолжался, потом послышались звуки музыки, слава богу, более терпимой, чем та, у прошлых варягов.
Дед Йордан появился, лишь когда стемнело — позвать на ужин. Мы, как обычно, поужинали. Я ничего не спрашивал у стариков о вновь прибывших (они тоже ничего мне не объяснили), а потом ушел к себе. По дороге мне никто не встретился, явно старик устроил гостей на первом этаже, оттуда доносились приглушенные звуки музыки и людской говор. Немного почитав в кровати, я уснул.
Рано утром следующего дня (на улице было еще совсем темно) меня разбудил дед Йордан и жестами объяснил, что группа собралась на охоту, звал и меня. Я отказался, и старик ушел, а вскоре баба Ивана принесла мне завтрак. Я так и не смог заснуть снова, время от времени поглядывая в окно, где в свете наступающего дня группа охотников готовилась к выходу. Почти все мужчины были в новых охотничьих костюмах, с ружьями, остальные, в том числе и женщины, надели на себя все военное (я не понял — привезли они это с собой или форму им выдал дед Йордан). В сущности, охотничьи двустволки были лишь у троих, остальные держали в руках автоматы (очевидно, их тоже привезли с собой). Наконец, группа закончила свои сборы и тронулась в путь. Мне показалось странным, что они не пожелали взять с собой деда Йордана, который явно приготовился идти с ними. Он был не в обычном своем коротком кожушке, а в новеньком, с иголочки, военном полушубке, извлеченном, наверное, из наших бездонных складов, и даже с охотничьим ружьем на плече, которого я не видел у него ни раньше, ни потом. Старик прошел немного вместе с ними на юго-запад, куда они направлялись, но прежде чем группа скрылась за деревьями, я увидел, как военный машет старику руками, очевидно отправляя его назад.
И старик вернулся.
А группа затерялась в серой пелене, окутавшей лес.
Довольно скоро утренний туман рассеялся, и небо засияло, освещенное солнцем, еще скрытым от меня деревьями под окном.
Однако прекрасный зимний день почему-то не слишком радовал меня — в отличие от других солнечных дней, всегда расслаблявших и успокаивавших мою душу. Никого из приехавших я раньше не встречал, но неясная тревога почему-то сжимала мое сердце. Я не пошел на свою обычную утреннюю прогулку, пробовал читать, несколько раз заходил к бабе Иване (дед Йордан куда-то исчез). И хотя мы с ней совсем не говорили о приезжих, она тоже показалась мне не такой спокойной, как обычно.
Где-то к обеду в хрустально-звонком воздухе раздались звуки выстрелов: несколько одиночных, а потом — длинные автоматные очереди.
Охотники вернулись, когда короткий зимний день близился к концу. После обеда я пошел к себе, опять пытался читать, но безуспешно, никак не мог сосредоточиться, незнакомые пришельцы нарушили покой, царивший в этой долине, и самим своим присутствием словно разрушили его обычный мирный ритм. Потом я незаметно уснул, а проснулся, когда в моей комнате было почти темно. День за окном посерел, и небо снова затянуло облаками. Не столько шум, сколько какая-то непонятная дрожь заставила меня подойти к окну.
И я их увидел.
Они появлялись один за другим, с интервалом метров в десять. Выходили из леса, уже поглощаемого вечерней мглой — сначала один с мешком за спиной, потом три женщины, а за ними — и все остальные мужчины. На длинных жердях, тяжело провисающих с плеч, они несли убитых животных.
Подойдя к площадке перед дворцом, они опустили на землю две туши и засуетились вокруг них.
Какое-то время, пока группа разбрелась, убитые животные оставались лежать на снегу одни, и я их увидел — то, что покрупнее, оказалось большим старым оленем с огромными ветвистыми рогами, а поменьше — серной. Скоро люди вернулись, и я понял, что они ходили за орудиями для разделки туш. Двое шли с топорами. Все сгрудились вокруг убитых животных, а потом эти мясники топорами стали рубить голову оленя.
Волна ненависти и омерзения залила меня, я не хотел больше этого видеть и, отвернувшись от окна, в тупом оцепенении бросился ничком на кровать. Но не мог выбросить из головы вида лежащих на снегу мертвых животных — оленя с еще связанными ногами, нелепо упершегося в землю своими большими рогами. Как живой, он повернул чуть приподнятую рогами голову и смотрел в сторону поникшей, почти незаметной в снегу головки серны.