С гораздо большим интересом я погружался в мамины книги по архитектуре (а она унаследовала и богатую библиотеку деда), но никогда не загорался идеей стать архитектором, возможно, потому, что был напрочь лишен способности к рисованию, да и черчение не слишком привлекало меня, а какая без этого архитектура?
В итоге я понял, что не смогу унаследовать профессии своих родителей. Поняли это и они, не проявив при этом досадной настойчивости, как другие родители, мечтающие о том, чтобы дети непременно пошли по их стопам.
Точные науки вообще меня не привлекали, хотя я добросовестно учился. Правда, я с интересом читал работы Фреге и Эйнштейна, Витгенштейна и Гёделя, Рассела и Уайтхеда, Карнапа и Койре[16], но это были, скорее, труды по философии, а вовсе не по математике или физике.
Из всего этого можно бы сделать вывод, что я увлекаюсь философией. Я действительно больше всего читал именно книги по философии. Но философия нравилась мне, скорее, как объект для чтения. А вовсе не будущая профессия. Да и вообще — есть ли такая профессия — философ? Разве что — «деревянный»[17]. К тому же мне кажется, что в философии уже давным-давно всё сказано и время больших философов прошло. Я небольшой специалист по системам, но уверен, что вообще не стоит браться за философию, если у тебя нет амбиций на уровне Канта или Гегеля.
Нет, я вовсе не страдаю грандоманией, но думаю, что если человек начинает какое-то дело, в его ранце непременно должен лежать пресловутый «маршальский жезл». А по-моему, время маршалов в философии давно миновало.
Разумеется, я, как и все мои сверстники, переболел многими новыми увлечениями. Люблю до сих пор и даже собрал приличную фонотеку с мелодиями почти всех идолов нашего времени — от «Битлз» до Майкла Джексона. Но — и думаю «слава богу» — никогда не сходил с ума от кого-то из них, да и вообще от всей этой музыки. Правда, несколько лет, еще ребенком, ходил на уроки музыки (по тогдашней моде, принятой в «интеллигентных» семьях), но музыка меня не захватила. Точнее, так: именно потому, что полюбил музыку по-настоящему, я и отказался играть на пианино. Какой смысл — вместо того, чтобы слушать музыку, пытаться ее сыграть, а я явно не был рожден, чтобы стать виртуозом — подобные таланты проявляются еще в самом раннем детстве.
Впрочем, было кое-что, за что я благодарен своим родителям — они научили меня любить и музыку, и живопись, и театр, вообще искусство.
Нельзя сказать, чтобы я был завсегдатаем концертов, выставок или театральных премьер (за границей, где мы жили, культурная жизнь не была слишком богатой или разнообразной), но родители посещали их довольно часто и уже с моих ранних лет брали меня с собой. И когда каждое лето, возвращаясь в отпуск на родину, мы пересекали всю Европу в рамках своего рода «образовательного» турне, не оставалось ни одного известного музея или галереи, где бы мы ни побывали. Вряд ли они делали это только ради моего образования, они и сами любили искусство. Хотя и по-разному или — точнее — не любили его по-разному, а по-разному выражали свой интерес.
От матери я унаследовал широту интересов в искусстве (в том числе и любовь к книгам по искусству), а от отца — молчаливость и даже легкое презрение к нему. Разумеется, я вполне мог рассуждать об искусстве (и, думаю, не хуже иных искусствоведов), просто я презирал это занятие. Мне казалось, что оно оскорбляет искусство. А что касается «рассуждать» — у меня просто не было влечения к этому, хотя мои учителя литературы утверждали, что у меня есть литературные способности. Но чтобы стать писателем, нужно, я думаю, обладать известной долей цинизма, чего у меня, естественно, не было. Мне нравилось существовать в окружении искусства, а отнюдь не творить его самому. Если бы мне довелось оказаться в более ранней эпохе и принадлежать к привилегированному сословию, я бы жил, наверное, ничего не делая, окруженный искусством, и просто наслаждался dolce far niente (сладким ничегонеделанием). Но в наше время такой профессии нет, даже миллионеры не могут позволить себе этого.
В сущности, больше всего я люблю книги, хотя я вовсе не книжный червь, не «ботаник», даже внешне я совсем другой (и, скорее, мог бы сойти за спортсмена), но я действительно люблю одиночество наедине с книгой, мне всегда нравилось сидеть дома и читать. Французская, потом местная русская школа помогли мне сродниться с литературой на этих иностранных языках. Дома я пошел в английскую гимназию. И я читал, читал, как уже говорил, абсолютно бессистемно. Так что широкой культурой я обделен не был, но так и не смог выбрать, куда, в какой институт пойти дальше, что в мои последние годы в гимназии очень беспокоило маму, но совсем не тревожило меня.
16