— Зачем?
— Хочу его купить. — Он произнес это так, будто ничто не мешало ему купить что угодно у Айтела.
— Я разрешу тебе купить его только вслепую.
— Покупаю вслепую. Твой сценарий, Чарли, я куплю вслепую.
— Да ты Шекспира вслепую не купишь.
— Ты думаешь, я шучу, — огорченно произнес Муншин.
— Прекрати, Колли, — снова сказал Айтел.
Во время этого диалога Муншин то щипал Айтела за локоть, то похлопывал по плечу, то пихал в бок.
— Чарли, никому не показывай сценарий. Просто продолжай над ним работать. И не волнуйся по поводу своей ситуации.
— Убери от меня свои алчные рученьки. Ты же понимаешь: я буду сам снимать свою картину.
— Это, Чарли, в твоем духе, — сказал с глубоким поклоном Муншин. — Ты всегда должен работать только так.
Он рассказал нам анекдот, сообщил несколько сплетен и никак не мог оставить в покое Айтела — общупывал его будто толстяк детектив при каком-нибудь заведении, обыскивающий пьянчугу. Айтел наконец отодвинулся от него, мы все расселись по креслам и уставились друг на друга. После небольшого молчания Муншин объявил:
— Я решил снять великий фильм.
— О чем же? — поинтересовался я, а Айтел лишь скорчил гримасу.
Продюсер назвал известный французский роман.
— Этот автор все знает про секс, — сказал Муншин. — Мне, например, никогда уже не придет в голову, что я могу влюбиться.
— Почему бы тебе не снять фильм о маркизе де Саде? — произнес Айтел, растягивая слова.
— Ты думаешь, я не снял бы, если бы нашел интересный поворот?
— Колли, — сказал Айтел, — посиди на месте и расскажи, что у тебя на самом деле в загашнике.
— Да нет у меня ни черта. Жду предложений. Надоело мне снимать одно и то же. В нашем деле у каждого есть желание создать что-то художественное.
— У этого человека начисто отсутствует совесть, — сказал Айтел.
Колли осклабился. Он склонил голову к плечу и стал похож на пса, слушающего, как его ругают.
— Ты прирожденный преувеличиватель, — сказал Муншин.
— Колли невозможно остановить.
— Люблю я тебя.
Муншин снова наполнил наши стаканы. На верхней губе у него, как у младенца, появились капельки пота.
— Так как же все-таки дела? — спросил он.
— Отлично, Колли. А у тебя как? — ровным тоном спросил Айтел. Я достаточно хорошо знал его и понимал, что он настороже.
— Плохи мои личные дела, Чарли.
— С женой?
Муншин уставился в пространство, только маленькие жесткие глазки были чем-то твердым среди этой горы жира.
— Ну, между нами все по-прежнему.
— Так в чем же теперь дело, Колли?
— Я решил порвать с моей девочкой.
Айтел рассмеялся.
— Давно пора.
— Не смейся, Чарли. Это для меня важно.
Меня поразило то, как откровенно говорил Муншин. Мы познакомились меньше четверти часа тому назад, и однако говорл он так, будто был наедине с Айтелом. Мне еще предстояло узнать, что Муншин, как и многие обитатели киностолицы, мог открыто говорить о своей личной жизни и оставаться мечтой для шпионов в делах.
— Но ты же на самом деле не расстаешься с ней? — снисходительно спросил Айтел. — Так в чем же дело — Теппис издал закон?
— Чарли! — произнес Муншин. — Это же трагедия для меня.
— Ты, видно, влюблен в девчонку.
— Нет, сейчас я бы так не сказал. В общем, трудно объяснить.
— Вот в этом я уверен, Колли.
— Меня очень беспокоит ее будущее, — сказал Муншин, снова принявшись щупать свой живот.
— Судя по тому, что я о ней слышал, она не потонет.
— А что ты слышал? — спросил Муншин.
— Лишь то, что в период знакомства с тобой она не гнушалась развлечениями на стороне.
На погрустневшем лице Муншина появилось терпеливое выражение.
— Мы живем в мире скандалов, — сказал он.
— Избавь меня от этого, — пробормотал Айтел.
Муншин поднялся с кресла.
— Ты не понимаешь эту девочку, — прогрохотал он. Я при этом был сброшен со счета. — Она еще ребенок. Красивый, теплый, простодушный ребенок.
— А ты — красивый, теплый, простодушный папаша.
— Я защищал тебя, Чарли, — сказал Муншин. — Я защищал тебя, когда про тебя рассказывали такое, что даже ты не стал бы слушать. Но я начинаю думать, что был не прав. Я начинаю думать, что ты вконец прогнивший, испорченный тип.
— Испорченный, но честный. Я вовсе не разыгрываю из себя святого.
— Я тоже не утверждаю, что я святой, — снова прогремел Муншин. — Но у меня есть чувства. — Он повернулся в мою сторону. — Что ты видишь, когда смотришь на такого, как я? — спросил он. — Ты видишь перед собой толстяка, который любит разыгрывать из себя клоуна. Значит ли это, что у меня нет человеческих чувств?