Однажды вечером желание Айтела снять эту картину достигло такого накала, что он сел и составил заявку, вложив в нее путем подбора слов весь энтузиазм, который он больше не в состоянии был сдерживать. И некоторые свои сомнения. Он показал ее мне, когда я в следующий раз приехал его навестить.
Я попытаюсь создать рассказ о современном святом. О человеке, который преуспел, используя к своей выгоде беды других людей. Он поведет известную телепрограмму, подбирая для нее людей, которые будут рассказывать о своих проблемах, а он будет давать им советы, какие хочет услышать аудитория. На протяжении всех сезонов мой герой будет торговать сочувствием и достигать все новых высот в своей карьере, в то время как анонимы, лица, фигурирующие в его программе, запинаясь, излагают свои горести и беды — о безнадежно больных родителях и о сбежавших детях, о калеках, погибающих без любви, и влюбленных, пренебрегающих калеками, и всегда будет присутствовать нигде не поименованное сладострастие зависти — зависти отчаявшихся. Зависти от того, что нет мужа, зависти распутной жены, гуляки сестры, слабовольного брата. Самые разные люди, и мой герой дает им советы в своей чудовищной программе и создает на основе их страданий театрализованное представление.
Я должен сделать так, чтоб было совершенно ясно: это выдумка. Ибо наступит момент, когда мой герой будет больше не в состоянии выслушивать все эти истории. Он разбогател на страданиях других людей, и эти страдания поглотили его. К его сердцу открыта теперь лишь маленькая дверца, но сквозь эту дверцу течет поток мирового горя. Мой герой пытается дать искренний совет тем, кто к нему взывает, и программа перестает быть интересной. Тарарам, давление со стороны дирекции, бури, сигналы тревоги, визитеры, затем взрыв, и программа снята. Остался лишь дым.
Тогда мой герой идет на дно мира и бродит по трущобам, и кормежкам для бездомных, и безотрадным дешевым салунам — по всем теневым местам города, где он был королем, пытаясь принести людям успокоение, а принося лишь ложное успокоение, так как он призывает к мошенничеству по отношению к честному человеку, пока, раздосадованный цепью неудач, сам не настраивается против них, с патетической жестокостью уничтожая себя, и его святое дело остается в памяти лишь в виде вызывающей отчаяние цепи его грехов.
Если я достаточно хорошо сработаю, я создам не просто фильм, а нечто прекрасное — красоту человека, который распахивает душу для океана жалости и сам в этом океане тонет. Опалю мир, преподнеся ему зеркало с его отражением, этот лицемерный мир, жестокий мир. Отжила идея, что зло в нашей жизни существует для того, чтобы человек мог его уничтожать.
Положительный для меня момент: если я достаточно хорошо сработаю, герой может получиться поистине великолепный, а картина — шедевр.
Отрицательный для меня момент: шедевра обычно не получается, если начинаешь работу с такой мыслью. А не повлияли ли на меня восторженные эмоции, пережитые ночью?
Я вернул Айтелу странички со словами, что, кажется, понял его замысел; он кивнул и сказал:
— В изложении на двух страницах сюжет, конечно, выглядит немного нелепо, но я его вижу. — И, употребив это слово, рассмеялся. — Илена считает замысел прекрасным, но она необъективна.
— Не превращай все в шутку, — сказала Илена с другого конца комнаты.
Чертик, сидевший в Айтеле, подтолкнул его не останавливаться.
— Знаешь, Серджиус, — сказал он со своей двусмысленной улыбочкой, — Илена считает, что я тебя имею в виду в качестве модели для моего невероятного героя.
— Хватит, прекрати, — сказала Илена, не глядя в мою сторону.
— Послушай, Чарлз Фрэнсис, — сказал я, сделав вид, что возмущен, — да я лучше стану позировать для журналов по тяжелой атлетике, чем буду моделью для твоего героя. Ничего себе будущее ты мне уготовил!
Мы все трое рассмеялись, а я стал наблюдать за Иленой, впервые подумав, что Айтел, возможно, имеет дело с женщиной, куда более сложной, чем он себе представляет. Мы с Иленой нравились друг другу, хотя никогда это не подчеркивали, нас объединяло нечто общее — моя первая подружка была гречанкой, а ее отец был владельцем засиженной мухами забегаловки. Поэтому я ничуть не удивился, когда не прошло и двух минут, как наши с Иленой взгляды встретились. Мы оба рассмеялись своим мыслям — к недоумению Айтела. Мне кажется, в этот момент мы с Иленой инстинктивно заключили соглашение, что будем бережно относиться к тому скромному чувству, какое питали друг к другу, и никогда не сблизимся — во всяком случае, пока ее жизнь будет связана с Айтелом.