Несколько мгновений мы просто сидели молча. Из-за окна доносились приглушённые звуки города, но здесь, в этой комнате, казалось, время застыло, и мы могли позволить себе немного спокойствия. Кейдзо взглянул на нас с какой-то настороженной уважительностью — возможно, даже удивлённый, что к нему не относятся как к врагу. Уж по крайней мере лампой в лицо никто не светил, угрожать не пытался.
— Господин Кейдзо, — сказал Добролюбов. — Мы привезли вас сюда потому, что нам необходима ваша помощь в решении одной очень трудной задачи, имеющей высший государственный приоритет, — опер посмотрел на меня и попросил перевести.
— Не нужно, я прекрасно понимаю по-русски, — произнёс японец, заставив меня удивлённо глянуть на него: мол, чего ж ты раньше-то, сволочь такая! Могли бы ещё там, в тайге, договориться, не пришлось бы на тебя охоту устраивать. Ну, балбес… Но вслух ничего такого не сказал, конечно.
— Тем проще, — сказал Добролюбов. — Я хочу, чтобы вы знали, господин Кейдзо…
— Я же говорил, можете меня называть по имени. А ещё лучше с приставкой «товарищ», — снова перебил шпион.
Мы с Сергеем переглянулись, потом опять уставились на собеседника. С чего это вдруг?
— Я повторяю вам, что искренне верю в идеалы марксизма-ленинизма и мечтаю о построении в Японии справедливого общества, основанного на принципах социализма, — твёрдо сказал Кейдзо.
Я пожал плечами. Ни черта в этих самых «идеалах» не понимаю. Когда учился, у нас предмет «Основы марксизма-ленинизма» не преподавали уже. О нём наши педагоги вспоминали с содроганием, поскольку приходилось много заучивать такого, отчего мозги скручивало. Нам больше повезло. А вот Добролюбов, видать, понял, о чём речь.
— Хорошо, товарищ Кейдзо, — согласился он. — Но сперва, чтобы вы понимали. Вы совершили большую глупость, когда напали на сопровождавших вас бойцов и убежали. Вашу жену никто не арестовывал и не собирался. Её срочно переправили в Хабаровск, чтобы спасти — врачи обнаружили тяжёлое течение беременности. Ваши заслуги перед нашей советской Родиной никто не собирался забывать. Это понятно? — строго спросил опер.
Кейдзо, который слушал, глядя в трещину на столешнице, коротко кивнул с традиционным японским «Хай!», что означает «Да».
— Но вы, тем не менее, совершили преступление, ранив нашего сотрудника, — показал Добролюбов на меня. — Согласно советским законам, такое нападение может быть сурово наказано. Но! — он поднял указательный палец к потолку. — Вам будет прощено это деяние, если вы согласитесь нам помочь. Как я уже сказал, задача опасная и важная.
— Я согласен, — ответил Кейдзо. — Что нужно делать?
Добролюбов положил на стол планшет, достал оттуда какой-то документ. Присмотревшись, я заметил, что это бланк — согласие сотрудничать с органами СМЕРШ. «Грамотно, — подумал я. — Это накладывает на японца дополнительные обязательства. От такой бумажки потом не отвертишься». Сергей протянул документ собеседнику. Потом подал перьевую ручку.
— Если согласны сотрудничать, подпишите. Поставьте дату, — сказал опер.
Кейдзо выполнил требуемое. Затем Добролюбов аккуратно убрал бумагу в планшет и повесил его на спинку стула.
— Так вот, — заговорил наш командир. — В августе 1939 года, за месяц до начала Номонганского инцидента на реке Халхин-Гол, китайское правительство собрало со всего северо-востока страны крупную партию золота и драгоценностей. Они собирались переправить её в СССР, а после использовать для финансирования народно-освободительного движения против японских захватчиков.
Кейдзо слушал очень внимательно. Но мне отчего-то стало казаться, будто он в курсе этой истории. Странно. Я-то думал, она секретная. По крайней мере, лейтенант Сигэру на этом настаивал.
— Но состав до границы с СССР не доехал. Он был взорван на мосту через реку Мулинхэ неподалёку от города Мишань. Японцы перебили всех выживших и ушли, поскольку не знали о перевозимом грузе.
— И вы хотите сказать, что ценности до сих пор там, верно? — уловив паузу в речи опера, вмешался японец.