— Я видел, как вы на склад шастаете.
«Ишь, слово-то какое подобрал! Шастаю. Что я ему, мышь-полёвка?» — гневаюсь мысленно, а вслух отвечаю:
— Я на складке запчастей и ГСМ бываю исключительно по служебной необходимости, товарищ лейтенант. В последний раз меня туда отправил мастер… — я не смог вспомнить ни имени, ни фамилии его. — Кузьмич.
«А всё-таки значит, что у меня с Зиночкой что-то есть. То есть не у меня, у Оленина. Интересный коленкор!» — думаю и слышу, как ворчит мой пассажир:
— Я хотел вас предупредить, товарищ старшина. Зинаида Прищенко — моя родственница. Дальняя. Так что если вы собираетесь с ней шуры-муры разводить, то не советую.
«Не напрягайся ты так, пацан, — хочу сказать ему насмешливо. — Коли б мне нужна была твоя родственница, так я бы давно с ней уже не только шуры-муры разводил, но и большой бадабум устроил». И ещё мне очень хочется послать летёху подальше с его советами и сказать, чтобы не лез в мою личную жизнь. Но приходится придерживаться субординации.
Потому я просто молчу. Ровно до тех пор, пока не вижу, как по дороге нам навстречу шагает женщина с двумя ребятишками — старший, ему на вид лет десять, ведёт за собой младшего, примерно шестилетка. Вид у всех измученный, потрёпанный. Видимо, далеко шагают. Завидев нас, женщина машет рукой, просит остановиться.
— Едем мимо, — строгим тоном приказывает Лепёхин.
— Может, им помощь нужна?
— Не положено!
Тут мне как вожжа под хвост попала. «Да пошёл ты на хер!» — рявкаю про себя на офицера и жму на тормоз.
— Здравия желаю, гражданочка, — смотрю на женщину, которой лет тридцать. Миловидная, но уж очень уставшая. Вся в пыли, как и её ребятишки.
— День добрый, — говорит она.
— Здрасте, — вторят мальчишки.
— Откуда путь держите? — спрашиваю, замечая у неё на плече старенький рюкзак.
— Из Чалданки мы, станция такая, — говорит. — В Губерово идём. Говорят, с японцами скоро война начнётся, вот и решили у родни переждать. Если так дальше чего плохое стрясётся, подадимся до Хабаровска по Транссибу.
— Кто вам, интересно, про войну сказал? — щурится на неё лейтенант.
— Да это все говорят, — пожала женщина плечом. — Товарищи военные, а вы не подмогнёте нам, а? Нам бы до Каменушки доехать, а там у меня тётка, она поможет. Тут три километра всего, а то мои ребятишки-то вон вымотались уже все. Голодно у нас…
— Товарищ лейтенант? — смотрю на Лепёхина и по его физиономии сразу вижу: сейчас рот раскроет и откажет. Потому, не дожидаясь, говорю путникам. — Садитесь назад. Только смотрите, крепко держитесь. Машинка у меня скачет, что твой козёл.
Пацаны хихикнули. Старший залез первым, помог младшему. Уселись. Лейтенант глянул на меня с нескрываемой злостью. Ну, ещё бы! Не спросив его, великого полководца!
Я развернул машину, мы поехали обратно. Домчались быстро, высадили семейство на окраине деревеньки, а потом помчались в часть.
— Я доложу командованию о вашем самоуправстве, товарищ старшина, — сквозь зубы проскрипел Лепёхин.
— Ваше право, — сказал я. — Только помогать нашим гражданам — первейшая обязанность каждого советского воина. Мы для этого и воюем, товарищ лейтенант. За наших. И наши — это не только те, кто на фронте рядом с нами в окопах или вот тут, в машине. А и те, которые ждут, что с победой вернёмся.
Не знаю, зачем это ему сказал. Вряд ли достучаться получится. Но, может, хоть немного из моих слов тронет его молодые мозги.
Как приехали, так Лепёхин сразу в штаб полка отправился. Докладывать о выполнении задания. Я не успел долить бензин в бак из канистры, как выскочил Гогадзе и позвал внутрь. Скрипя сердце, пошёл за ним, предвкушая головомойку.
Подполковник Синицын сидел за столом, летёха напротив замер, я вошёл, козырнул.
— Товарищ начальник штаба, старшина…
— Вольно, — прервал меня Валерьян Митрофанович. — Что же это ты, Оленин, приказ старшего по званию нарушаешь?
— Виноват. Разрешите пояснить?
— Ну попробуй.
— Хотел помочь гражданским с эвакуацией. Скоро тут боевые действия начнутся, вот они и решили уехать от них подальше.
Подполковник некоторое время молчал, попыхивая папиросой.
— Ладно, Оленин. Тут лейтенант Лепёхин требует тебя под трибунал отдать. Это он, конечно, перегибает, — последнее слово Синицын сказал с усилением, глянув на лейтенанта, и тот отвёл взгляд. — Но неповиновение в армии… да ты сам всё прекрасно знаешь. В общем, делаю вам замечание, товарищ старшина! И чтоб больше такой херни не творилось! Иначе буду вынужден доложить твоему непосредственному командованию. Понял?