– Это как?
– Очень просто. Не поеду с тобой обратно в гостиницу – там руководители-гебешники. Сбегу.
– С ума сошла? А вещи, деньги?
– Деньги и паспорт со мной: он у меня в кармане лежал, а я его в сумке и в чемодане искала. Теплые вещи на мне, а белье прикуплю.
– Где ты будешь жить? Ни друзей, ни знакомых…
– Первое время в гостинице, потом сниму что-нибудь.
– Как же так? Вчера приехала, а сегодня уже хочешь сбежать, эмигрировать?
– Что мне в Москве делать? Любимый человек от меня отказался. Случайно встретить его в городе, ходить по улицам, где мы гуляли, сидеть в сквере на “нашей” скамейке – слишком больно. Не хочу вспоминать, не хочу мучиться. Французский я знаю: в спецшколе училась. Начну новую жизнь, не получится – могу домой вернуться. Поживем – увидим!
– А учеба?
– Возьму академку. Переживут без меня.
– А родители?
– Позвоню им, объясню. Они меня любят – поймут… Ой, Маша, мы уже дошли. Гляди – почти двенадцать!
Площадь Звезды битком набита. Люди стояли тесно, смотрели на Арку, на которой должно было вспыхнуть 00:00.
Оленька подсознательно ждала боя кремлевских курантов, но вместо них ударил артиллерийский залп и ночное небо осветилось новогодним салютом.
– Как на Ленинских горах, – подумала Оленька.
Со всех сторон дружно захлопали пробки из принесеных с собой бутылок шампанского, раздались веселые крики:
– Bonne année et Bonne santé! С Новым годом! С новым счастьем!
У Оленьки и Маши в руках оказались пластиковые стаканчики с шампанским, с ними чокались, весело поздравляли с наступившим Новым годом. Люди всех рас – белые, черные, желтые сердечно обнимали друг друга, по французскому обычаю целовались в обе щеки.
“Радость, настоящая радость, – думала Оленька, подставляя щеки под поцелуи и выпивая шампанское. – Новая, настоящая жизнь!”
Салют взрывался в небе феерическими звездами, разлетался косматыми кометами, мерцал крутящимися спиралями. Гирлянды переливались и сверкали на деревьях вокруг площади, гремела музыка, многие пели и танцевали.
Прошло десять минут Нового года, а поцелуи и поздравления не прекращались, наоборот, усиливались.
– Париж, Франция, – подумала Оленька, – но все-таки странно…
Сообразила, что целуют и обнимают ее негры в теплых куртках поверх африканских балахонов, арабы в национальных платках с кистями, а белых людей вокруг нее что-то не видно.
– Ты же не расистка, – сказало Оленькино воспитание. – Пионер – всем ребятам пример! – и Оленька чмокнула две толстые черные щеки в ответ на сочные поцелуи, за ними – еще две, уколовшись о жесткую колючую щетину.
Под бурные поздравления, пожелания мира, здоровья и счастья со всех сторон ей спешили налить все больше шампанского. Оленька отнекивалась – ее весело закружили в танце, целовали в щеки, в лоб, в губы, обнимали за плечи, передавали из рук в руки, гладили по волосам, по лицу, по животу, по бедрам. Блестящие глаза, смеющиеся рты, ищущие губы…
Вокруг нее колыхалась плотная стена из мужчин.
Оленька почувствовала шершавые руки у себя на груди под шубкой, руки сдвинули лифчик и больно сжали соски…
Оленька закричала и вырвалась из круга. Добежала до тротуара, по нему – до ярко освещенной витрины большого магазина. Остановилась перевести дух, достала носовой платочек, вытерла чужую липкую слюну с губ, щек, лица, поправила лифчик и причесалась. Подруги не видно. Сумела Маша выбраться из этого котла?
Возвращаться на площадь, искать ее в толпе Оленька побоялась.
2. Новенькая
Злата работала семь лет в ресторане на Елисейских полях. Не на самих Полях, а на соседней Рю де Мариньян, что почти одно и то же: всего пол-блока от станции метро Франклин Рузвельт.
Рене, хозяин ресторана, был помешан на всем американском – фильмах, музыке, джинсах, кока-коле, гамбургерах и хот-догах. В ресторане, в центре главного зала, на высоком подиуме красовался мотоцикл Харлей-Дэвидсон, по стенам развешаны плакаты и фотографии кинозвезд и спортсменов (многие с автографами), на полную мощь грохотал американский рок-н-ролл, все официантки, как на подбор, блондинки в кожаных мини-юбках, ковбойских сапогах и шляпах Стетсон.
Француженки, англичанки, немки, полячки, русские – девушки со всей Европы и из бывшего соцлагеря разносили техаские бифштексы, виски с содовой и улыбались голливудскими улыбками.
Проходимость у ресторана была хорошая: с двенадцати дня – времени ланча, и до закрытия в три ночи зал наполняла пестрая толпа туристов из разных стран, немало приходило и французов – любителей американского образа жизни. Многие иностранцы по-французски совсем не говорили, но худо-бедно объяснялись по-английски, поэтому знание английского, хотя бы минимальное, было обязательным требованием к официанткам.