Спафарий сам был опытным интриганом, когда-то он участвовал в заговоре против турецкого наместника Молдавии, за что ему отрезали нос. Однако заговорщик не только выжил, но и сумел спастись. Бежав в Германию, он даже сделал себе одну из первых в Европе успешных пластических операций. В жизни Спафария было еще немало приключений, пока по рекомендации иерусалимского патриарха он не был принят в Россию на дипломатическую службу – благо человек со столь бурной биографией имел не только аристократическое происхождение, но и знал девять языков.
Спафарий был уникален не только знаниями или пришитым носом – три с половиной столетия назад он умудрился побывать на аудиенции и у французского «короля-солнца» Людовика XIV, и у маньчжуро-китайского императора Канси. География его дипломатических миссий для той эпохи поразительна – Стамбул, Париж, Стокгольм, Пекин. Для людей тех веков проехаться из Парижа, через Москву в Пекин – это так же необычно и поразительно, как для наших современников, наверное, пролететь от Венеры до Марса с пересадкой на Луне…
Одним словом, российский посол в Пекине был умён, бит жизнь и очень опытен. Даже не зная ни маньчжурского, ни китайского языков, он сумел разгадать интриги своего переводчика. В свите посла нашлись сибирские казаки, знающие монгольское наречие, а сам Спафарий блестяще знал латынь. Среди маньчжуров тоже имелись знатоки монгольского, а в Пекине жили несколько европейских монахов-миссионеров, владеющих и латынью, и китайским языком. В итоге Николай Спафарий всё же сумел и без своего «толмача-никаниченина» объясниться с маньчжурскими «боярами» и выяснить, что переводчик пугал не только его.
«Чтоб на очной ставке толмача уличить…»
Как позднее вспоминал сам Спафарий: «Мой толмач начал дружить с людьми богдойских бояр и не пооднажды им говорил, что те, которые пришли к вам с посольством из Руси, не ищут дружбы и любви, а ищут де государства вашего и голов ваших, потому что они пришли к вам будто с посольством, чтоб вас обмануть, а за ними идёт войско сто тысяч и только ожидает знака, и тотчас будет здесь и станет рубить и разорять, а пищали и у людей посла все готовы и заряжены, чтоб и они почали вас убивать…»
То есть переводчик-китаец пугал русских, что якобы на них хотят напасть маньчжуры, а маньчжуров, в свою очередь, стращал угрозой со стороны России – что посол якобы выполняет роль лазутчика и готовит атаку на Пекин. Цель таких интриг была очевидна – любым способом спровоцировать конфликт и войну между русским царством и маньчжурской империей. Окажись у Спафария меньше опыта, будь его закалённые былыми приключениями нервы не столь крепки – и план китайского «толмача» мог бы вполне успешно реализоваться. В тех условиях любой инцидент с посольством мог стать поводом к войне.
Мотивы столь рискованных, откровенно самоубийственных действий посольского переводчика вполне понятны и спустя три с лишним столетия. Даже приняв православие, став «казаком Тимофеем Ивановым», прожив большую часть жизни в России, бывший «никанский мужик» не перестал быть китайцем. Наверняка, у него осталась в нашей стране семья, возможно, и дети. Но вернувшись спустя десятилетия к родным землям, услышав вновь родную речь, пообщавшись с порабощёнными маньчжурами соплеменниками, он не смог остаться равнодушным к судьбам своего отечества.
Ведь посольство Спафария прибыло в Пекин в те дни, когда на юге Китая вовсю бушевало антиманьчжурское восстание. Прожив два десятилетия среди казаков, «Иванов никанской породы» хорошо представлял боеспособность русских. Он понял, что единственным шансом на успех для антиманьчжурского восстания его соплеменников станет война России против маньчжуров. Такую войну могли гарантировать репрессии пекинских властей против нашего посольства – вот «толмач» и стал изо всех сил тайно стравливать русского посла и маньчжурские власти.
Хитроумный посол Николай Спафарий в те дни, перед лицом потрясённых маньчжурских «бояр», вынужден был провести целое следствие. «И я тотчас послал за тем толмачом, чтоб на очной ставке его уличить, – вспоминал позднее Спафарий, – И расспрашивал его при богдойских боярах, говорил ли им такие речи или нет. И он говорил, что такие им речи говорил нарочно… И я его расспрашивал, от себя ли он те речи вымыслил или его кто научил. И он сказал, что от себя говорил…»