Ссыльный протопоп вспоминал, как обезумевшие от голода люди съели новорожденного жеребёнка, невольно погубив и родившую его кобылу. Имевшихся в отряде лошадей есть было нельзя, они были нужны для войны и работы. За подобные попытки воевода карал жестоко, как пишет Аввакум: «А Пашков, про то сведав, и кнутом до смерти забьет…» Поэтому голодные люди ждали рождения жеребёнка, чтобы съесть его, и второпях почти выдернули новорожденного из кобылы. «И кобыла умерла, понеже не по чину жеребенка тово вытащили из нея, лишь голову появил, а оне и выдернули, да и почали кровь скверную есть. Ох, времени тому! И у меня два сына маленьких умерли в нуждах тех, скитающеся по горам и по острому камению, наги и босы…» – вспоминал Аввакум, всего несколькими строками донося до нас сквозь века свои ужас и боль.
«Везде в начальные люди нет никакая правды…»
Не все сегодня знают, что «протопоп» это вовсе не поп, а крупный церковный чин (чуть позднее, в XVIII веке он будет считаться равным армейскому полковнику). И ссыльный протопоп Аввакум изначально не был бесправным колодником, каким он порой представляет себя в мемуарах, описывая свои злоключения в Забайкалье. Фактически протопоп был назначен одним из руководителей похода «в Даурию» – воевода Афанасий Пашков представлял власть светскую, а Аввакум власть духовную.
Лишь они двое ехали тогда за «Байкалово море» с семьями, с жёнами и детьми. Да и «государево жалование» Аввакума, полученное пред началом похода, было куда выше, чем у рядовых «служилых людей». Даже будучи в ссылке, семья некогда вхожего в царские палаты Аввакума оставалась весьма богатой по меркам той эпохи. Протопоп упоминает в мемуарах, как в Забайкалье сменял «однорядку», то есть пальто, на четыре мешка ржи: «Однорядка московская жены моей, по-русски рублей в двадцать пять, а по-тамошнему и больше. Дали нам четыре мешка ржи за неё, и мы, рожь с травою перемешав, ею перебивались…» Но всё годовое жалование сибирского казака в ту эпоху было меньше, чем стоимость этой столичной «однорядки». Хотя цену мешка ржи в голодающем забайкальском остроге и не измерить рублями, но у большинства рядовых участников того похода «однорядок» и прочих богатств не имелось, их положение было ещё трагичнее.
Из всех русских людей, тогда оказавшихся за Байкалом, один протопоп Аввакум был лично знаком с царём. Сибирский воевода Пашков о таком мог только мечтать – лишь действительно завоевав Китай, то есть совершив вполне сказочный подвиг, он смог бы попасть в круг царских наперсников. Поэтому ссыльные, подобные Аввакуму, всегда были неудобны местному начальству – сегодня он вроде бы ссыльный, а завтра фортуна переменится и бывший узник вновь вернётся к самым верхам государства. Вот отчего жестокий и властный воевода Пашков – «безчеловечен человек, дикий зверь» в мемуарах Аввакума – по отношению к протопопу ведёт себя, на первый взгляд, очень странно.
Воевода и протопоп вступили в конфликт почти в самом начале похода. Аввакум сходу принялся оспаривать решения Пашкова и, судя по мемуарам, не прекращал это занятие до самого конца забайкальской одиссеи. Так по пути к Байкалу воевода не разрешил двум вдовам уйти в монастырь и стать монахинями. Истово верующий Аввакум тут же осудил это решение – но в Сибири тогда и так был страшный дефицит русских женщин, а воеводе надо было всеми правдами и неправдами заселять «страну варварскую», как сам протопоп именовал Забайкалье. Словом перед нами типичный конфликт двух правд, когда каждая сторона убеждена в своей правоте, имея свои веские доводы и резоны.
Любого иного ссыльного или подчинённого воевода в «смертоносной Даурии», при желании, легко сжил бы со свету. Но только не Аввакума. В итоге властного воеводу непокорный протопоп доводил почти до открытого бешенства, «Он со шпагою стоит и дрожит…» – описывают мемуары Аввакума одну из его стычек с воеводой.
К тому же протопоп не ограничивался только личным конфликтом – будучи человеком харизматичным, опытным священником и прирождённым духовным вождём, он имел немалое влияние на рядовых участников похода. Воеводе Пашкову в труднейших условиях опасного похода и голода требовалась беспрекословная дисциплина, а протопоп в это время, по словам самого воеводы, вёл «многия непристойные речи будтось везде в начальные люди во всех чинах нет никакая правды».