«Многие русские семьи состоят в таком же родстве с чукчами, – продолжает Богораз, – но только одни лишь чукчи смотрят на это родство как на групповой брак. Русские же, напротив, склонны видеть в этом лишь легкое поведение женщин, желающих дёшево получить убитых оленей…»
Век назад российское общество всё ещё не могло воспринять чукотский обычай группового брака иначе чем разврат. И в 1912 году штабс-капитану Николаю Каллиникову, исследователю Чукотки и автору книги «Наш крайний Северо-Восток», пришлось пояснять российским читателям об особенностях чукотской морали: «Они смотрят на удовлетворение полового чувства как на простое удовлетворение человеческих естественных потребностей. Проституции в европейском смысле слова между чукчами нет, нет и ревности…»
«Нет и ревности…»
Отсутствие у многих обитателей Крайнего Севера привычной европейцам ревности удивляло многих очевидцев. Проживший десять лет радом с чукчами Владимир Богораз утверждал, что «знал только одну семью, которая жила на тундре и не вступала в брачный союз». Это была семья русского «старожила», родившегося на берегах Колымы, говорившего по-чукотски и жившего по чукотским обычаям. Он даже женился на чукотской женщине, но у него не было «товарищей по жене». Как сам он объяснял Владимиру Богоразу: «У меня ревнивое сердце – лучше уж я буду один, без товарищей по жене…»
Впервые с подобным отсутствием ревности и иным восприятием половых контактов русские столкнулись на Чукотке ещё в начале XVIII столетия, во время походов против её воинственных аборигенов. Чукчи тогда отличались среди иных народов Дальнего Востока небывалой боеспособностью и размахом грабительских набегов. В 1742 году командовавший походами против «немирных чукоч» якутский воевода Дмитрий Павлуцкий, понимая всю сложность войны с таким противником, принял ряд мер, исходя из привычной русским людям психологии.
В частности, он запретил своим солдатам и казакам любые половые контакты с пленными чукотскими женщинами. Воевода Павлуцкий учитывал привычный ему европейский менталитет – понимая, что всякого противника ожесточает и заставляет упорнее сражаться любое посягательство на его женщин. Но, поведя своих бойцов вглубь Чукотки, он натолкнулся не только на костяные стрелы и копья чукотских воинов, но и на совсем иную половую мораль…
В том походе русские солдаты и казаки захватили немало чукотских пленниц. Однако женщины первобытной Чукотки веками жили в условиях постоянных набегов и межродовых столкновений – в их первобытном сознании война с людьми ничем не отличалась от охоты на зверей. Они явно воспринимали борьбу русской власти с их непокорными мужьями именно как очередную охоту, просто очень большую. Поэтому чукотские пленницы, в соответствии с привычными им традициями, были совсем не прочь отдаться своим пленителям, как более удачливым охотникам.
В итоге строгий приказ воеводы Павлуцкого не насиловать и не вступать ни в какие близкие контакты с пленницами вызвал их законное возмущение. Как вспоминал очевидец: «Пленные чукоцкие женщины, и девушки пришли в такое негодование, что осыпали русских солдат и казаков презрительными словами и говорили, что они не настоящие мужчины…»
«Оленные коряки пребезмерно ревнивы…»
Удивительно, но совсем рядом с чуждыми ревности чукчами жили их родичи – коряки, по мнению всех очевидцев, отличавшиеся повышенной эмоциональностью именно в этом плане. Сотрудник Петербургской академии наук Степан Крашенинников, побывав в середине XVIII века на берегах Охотского моря, так описал их нравы: «Оленные коряки пребезмерно ревнивы, так что могут убить жену за одно только подозрение…»
Повышенная ревность кочевых коряков даже породила обычай, противоположный всем иным окрестным народам – если женщины чукчей, эвенков, якутов, ительменов, юкагиров стремились всячески украсить себя, то женщинам коряков, наоборот, полагалось носить самую неприметную и бедную одежду, в украшениях её должен был видеть только муж.
«Корякские женщины, – пишет Крашенинников, – всеми мерами стараются придать себе безобразия: не моют ни лица, ни рук; волос никогда не чешут; на верху носят платье гнусное, ветхое и залосклое, а под исподом хорошее; ибо и в том у них подозрение, когда женщина ведет себя почище, а особливо когда надевает сверху новое и незагаженное платье. На что б, говорят коряки, им краситься, когда б не желали они другим казаться хорошими, ибо мужья и без того их любят?..»