Повышенная ревность привела к тому, что в морали коряков считалась оскорблением даже простая похвала красоты их жён и дочерей. Порою это приводило к трагедиям. Одну из них, произошедшую около 1740 года, описал учёный и путешественник Якоб Линденау, участник научной экспедиции на Камчатку.
«Никакой народ на всём земном шаре так не страдает ревностью, притом оба пола, как коряки. – пишет Линденау, – Даже самый простой взгляд или приветливая речь может вызвать у них подозрение, и как раз по этой причине многие, которые позволяли себе некоторую вольность в обращении с ними, платились своей жизнью… Я хочу упомянуть об одном событии, имевшем место в нынешнее время. Толмач по имени Иван Лукин хотел жениться на дочери корякского князца Ленгуса. Отец дал согласие, a дочь собралась креститься. Жених, будучи простаком, идет после этого к другому коряку и расхваливает там свою невесту, как она хороша собой, да вдобавок еще повсюду разукрасилась бисером. Эти речи доводят до сведения отца невесты, он принимает их за оскорбление…»
Комплименты красоте дочери, воспринятые корякской моралью как страшное оскорбление, стали поводом для мятежа. Взбешённый «корякский князец» попытался мстить – атаковал русский Ямской острог, расположенный на побережье Охотского моря примерно в 200 верстах к северо-востоку от современного Магадана.
Как и все прочие разрозненные мятежи аборигенов, эта атака из мести кончилась неудачей. Мятежный князь был пойман и как бунтовщик казнён в Охотске в 1742 году. Столь трагически закончился невинный (невинный для всех, кроме коряков) комплимент женской красоте.
«При браках знаков девства не наблюдают…»
Русских первопроходцев удивляли семейными обычаями и аборигены Камчатки – ительмены. Если у других первобытных племён, проживавших между рекой Леной и Тихим океаном, как и у русских, женщина обычно уходила жить в семью мужа, то у «камчадалов» было всё наоборот. «Камчадалы, выдав дочерей своих, редко отпускали их в чужие острожки, напротив того, зятья их должны были к ним переселяться, оставя природное своё место и сродников», – писал прибывший на Камчатку 280 лет назад Степан Крашенинников.
Кардинально от христианской морали отличалось и отношение к девственности. «При браках знаков девства не наблюдают, – с удивлением описывает камчадалов Степан Крашенинников, – а некоторые зятья в порок тещам своим ставят, когда жён получают девицами…»
Вслед за Крашенинниковым, осенью 1740 года на Камчатку по заданию Петербургской академии наук прибыл Георг Стеллер. Поступивший на русскую службу уроженец Баварии, он с поистине немецкой педантичностью описал многие обычаи и нравы ительменов, столь удивительные для европейской морали тех лет.
Даже в эпоху Просвещения, даже самые просвещенные европейцы без сомнения считали главой семьи (как, впрочем, и всей жизни) мужчину. Стеллер зафиксировал у ительменов совсем иное: «Ительмены так нежно любят и почитают своих жен, что охотно превращаются в самых покорных их слуг и рабов… Жене предоставлено право всем распоряжаться и хранить всё имеющее какую-либо ценность, муж же является её поваром и батраком; если он в чем-нибудь не потрафит ей, то она отказывает ему в своих ласках и в табаке, и ему приходится вымаливать их у неё настойчивыми просьбами, проявлением особой нежности и разными комплиментами».
«Мужчины, впрочем, вовсе не ревнивы, – продолжает Георг Стеллер, – и втихомолку живут одновременно со множеством женщин и девушек, чего они являются любителями; но всё это, из-за сильной ревности жён, им приходится проделывать очень секретно. В то же время женщины требуют для самих себя полнейшей свободы, сами ищут любви на стороне и в этом отношении ненасытны и настолько славолюбивы, что та из них считается самой счастливой, которая в состоянии назвать наибольшее число любовников…»
Склонный к морализаторству немец Стеллер попенял и российским первопроходцам, усвоившим на Камчатке многие обычаи аборигенов: «И в русских острогах казацкие жены, происходящие от ительменов, до сих пор всё еще считают большою для себя честью быть любимыми многими, и в этом отношении ещё недавно положение было отнюдь не лучше, чем когда-то в Содоме…»