- Вы и есть Арлекин, о котором трубят газеты? - спросила журналистка. - Собрали свой миллион?
- Почти, - Арлекин смущенно расшаркался.
- Когда же вы раскачаетесь? - улыбнулась Елен, женским инстинктом уловив, что гость заинтересовался ею.
- Сколько денег вы зарабатываете? – спросил Арлекин.
- Мне кажется, ваш вопрос некорректен. – Елен покраснела.
- Мне кажется, ваши вопросы тоже не идеальны.
- Ах, простите... Приходится целыми днями копаться в дерьме. Чертова работа, иногда увлекаешься, сама не замечаешь, что несешь.
- Прощаю и предлагаю отдохнуть от работы, - сказал Арлекин. - Мы вымоем руки, сядем в ресторане, перекусим и поболтаем... Но всё это при одном условии.
- Каком?
- Мы ни разу не сунем нос в карман друг друга, - предложил Арлекин. - Я плачу. Как вы на это смотрите?
Повисла пауза. Элен сомневалась.
- Елен, поужинаете со мной, Христа ради, - взмолился Арлекин. - Мне так одиноко в этом городе!
Лед тронулся. На скорую руку доработав материал, Елен Фишер посадила миллионера Арлекина в свой автомобиль, и они отправились, как полагала корреспондентка "Счастливых времен", в ресторан. Однако у Арлекина были другие планы. Вынув заранее приготовленный пистолет, он направил его в ухо Елен Фишер с просьбой изменить маршрут.
Некто Спаниель Глюк, персонаж в прямом смысле слова возвышенный, заслуженно претендующий на роль антитезы неотесанному бревну в лице Альфреда Гада и Джимми Скотта, стоя на веранде, подкармливал рыбок в аквариуме. Окончив сей благотворительный ритуал, Спаниель Глюк подошел к бассейну, скинул халат, обнажил тонкое, почти прозрачное тело, и смело нырнул в воду. Несмотря на восемьдесят прожитых лет, Спаниель отлично плавал вперед и назад, причем, вода вокруг казалась спокойной-спокойной, будто в ней никого не было.
Когда вошел белокурый мальчик-паж с приятными юными телодвижениями и губами, налитыми как июльские вишни, Спаниель Глюк восторженно воскликнул:
- 0, мой ласковый! Неужели, мне суждено услышать от тебя иную радостную весть, способную приободрить немолодые косточки дедушки?! Или весть не столь радостную, но столь полезную, что я вкушал бы ее с твоих губ с не меньшим наслаждением, чем весть благоприятную? Быть может, тебя привело лишь мимолетное желание сказать старику несколько слов любви и признательности? Я готов слушать тебя вечно, мое совершенство, ты же знаешь это!
С готовностью проглотив прелюдию, паж сообщил:
- В третий раз звонил Альфред, Спаниель. Опять спрашивает, что им делать, если миллиона не будет к двенадцати часам?
- Альфред своеобразный человек, мой ласковый мальчик, - отвечал Спаниель Глюк, уплывая на спине. – Кто бы знал, как он мне надоел! Кто бы меня пожалел? Может быть, это сделаешь ты, моя певчая птичка?
- Как тебе будет угодно. Спаниель.
- 0, моя сладость! - И Спаниель Глюк поплыл обратно. - Не сменить ли нам с тобой декорации? Не убрать ли со сцены этих болванов? Как ты думаешь?
- Я думаю, все, что ты говоришь, разумно, ясно и правильно.
- Ах-ах! - растаял Спаниель Глюк. - К чему это? Или ты еще не усвоил, моя ягодка, как я ценю твою головку? Она прекрасна не только красотой Эрота, Нарцисса и Маленького Принца, но и своими первыми, как весенний цветок, мыслями и суждениями... Скажи же этой корове, ландыш мой, что надо бы развивать в себе хотя бы память. Ведь, память - сокровище любого создания, даже если ты целыми днями пережевываешь травку, как тучный телец на злачных пажитях. Скажи ему, что негоже забывать слова того, кто выводит тебя каждый божий день сытно пастись на сочные травы, но записывать надобно их. И не на скрижалях каменных, но на плотяных скрижалях сердца. А как сказано было поступить с агнцем, так и надлежит поступить, дабы не уподобиться тельцу, принесенному во всесожжение, - промолвил Спаниель Глюк и бесшумно поплыл на спине своей от мальчика-пажа, закрыв глаза и скрестив руки на впалом животе.
А Мальчик-паж тихо ушел переводить услышанное на язык Альфреда Гада и Джимми Скотта.
Всю ночь напролет Альфред Гад и Джимми Скотт издевались и глумились над маленькой Олесей. Для этого им достаточно было просто сидеть перед девочкой, более изощренной пытки трудно было придумать.
Джимми Скотт, выудив из-под вороха тряпок будильник, до отказа завел его и поднес к уху.
- Идет! - сообщил он Альфреду Гаду. - Ать-Ать-Ать-...
- Дай, дай! - протянул обе руки Альфред Гад.
Джимми Скотт поднес будильник к голове приятеля.
На бесформенной, казалось бы, роже Альфреда Гада, чье спокойствие ритуально нарушалось лишь однажды, ближе к вечеру, в тот особый момент, упоминать о котором было бы не деликатно с нашей стороны, появилась улыбка.