Челеста схватилась за меня, начисто забыв про пиццу. Каблуки соскальзывали в дыры между арматуринами, куда легко могла провалиться вся нога. Дунуло так, что девушке пришлось подхватить низ красного платья, оно не просто грозило задраться, а его рвало изнутри восходящим потоком. Резкий порыв унес пиццу в красивый полет вверх — словно птицу. Там птица-коробка расправила крылья, нагадила четырьмя сортами сыра и отправилась следом. Обойдемся. Я открыл бутылки.
— С днем рождения!
— Чин-чин!
Бутылки звякнули боками, мы приложились к горлышкам. Моя была с лимонадом, ибо я за рулем — в самом невероятном смысле этого выражения. За таким рулем, что ой-ой. Нельзя терять бдительности.
Внизу расстилалась Москва.
— Дарю! — Царским жестом я обвел просторы. — Можешь любоваться, только руками не трогай.
Девушка, насколько показала жизнь, придерживается того же правила в отношении меня и себя.
Домашнее вино оказалось крепким, Челесту пробрало. Продышавшись, она объявила новый тост:
— Верра иль ностро джьорно! (Наше время придет. То есть: будет и на нашей улице праздник)
Звон бутылок — и мы снова отпили. В стальной конструкции ревел ураган, сдувая нас к чертям собачьим. С такой силищей проходилось не просто мириться, а подстраиваться, иначе действительно сдует. Без корабля я пока летать не умею.
Вокруг выло и стонало, мы поочередно отхлебывали, ладонь обнимала талию прижавшейся девушки… Феличита.
Челесту пробило на разговоры:
— Нон вольо риторнарэ а каза, вольо прэндэрэ иль воло кон тэ. Сэ бизоньа партирэ рер пьянэта альтра — прэго.*
*(Не хочу возвращаться, хочу улететь с тобой. Если понадобится лететь на другую планету — я готова)
Приходилось кричать друг другу в ухо. Нет, все же здесь совсем не романтическое место. Если подспудная мыслишка о поцелуе имелась, то сгинула от простого соображения, что если вдруг повторю подвиг коробки с пиццей-птицей, то облегчусь отнюдь не сыром и тестом.
— Хватайся за меня! — сообщил я прижавшемуся к губам маленькому ушку.
Возвращение вышло подобно Парижскому: Челеста висела у меня на спине, руки обнимали сзади за шею (в одной заодно удерживалось вино), ее тыл так же сверкал, показывая прошлому все, что о нем думает (злой ветер все же задрал платье), а я с ней и своей бутылкой в одно невероятное движение влетел в теплый уют корабля.
Вот теперь, после прыжка в жуть, можно было поцеловаться.
Напарница руководствовалась другими соображениями. Она уселась на полу, привалилась к будуару и вытянула вперед прямые ноги. Покачивая ступнями и постоянно прихлебывая, девушка продолжила непонятную тираду «за жизнь».
— Ми авэванно пер нулла..*
*(Меня ни во что не ставили.)
Тоскливый взгляд переползал с меня на бутылку и обратно. Неприятное сравнение.
— Адессо ми анно пер морто. А ке скопо ди риторно?*
*(Сейчас меня считают мертвой. Зачем возвращаться?)
Кажется, что-то про Одессу говорит. Хочет в Одессу? Нет, милая, не сейчас. Для столицы юмора сейчас нет ни денег, ни настроения.
— Давай погуляем, — сказал я.
Поступившее от меня предложение приняли беспрекословно. Еще бы, если ни бельмеса не понимаешь.
Парк Горького отпугнул количеством народа, и я уже почти выбрал дебри Измайловского, над которым как раз оказались, но тоже передумал. У человека день рождения, нужно дарить впечатления. К тому же платье, которое ей так нравится — его нужно кому-то показывать, иначе — в чем смысл?
Пойти в клуб? А если что-то произойдет, и потребуются документы? В музей? Не тот настрой. И у подружки что-то слишком ноги подкашиваются. Не крепковато для нее винцо? Хотя, чтоб свалить итальянца, это надо постараться, у них вино входит в каждый обед и ужин неотъемлемой частью — как у нас «третье», то есть чай или компот. Потому даже машину водить разрешено с достаточным количеством промилле.
Мы вышли на набережной. Лучше просто пройтись по центру столицы, чем специально что-то придумывать. По пути само придумается. Мы шли в обнимку, напарница что-то лепетала, иногда прикладывалась к бутылке. Я наслаждался жизнью. Солнце, родина, опять же ладонь на чудесной талии… Красивая подружка и свобода, помноженная на всемогущество — что еще нужно мужчине?
Главная мужская радость — дарить радость женщине. И я дарил. И ее принимали. Тоненькая смугляночка светилась счастьем, мне на плечо то и дело клонилась ее головка, лепет становился все тише. Наконец, мы пошли в тишине. Хотя, какая, к черту, тишина в центре Москвы?