— Тебя поминал. Беспокоился за тебя. Попку-то решили?
— Решили,— коротко сказала Ольга.
— А кто бы это?..
— Кто решил, тот ушел.
— Так и надо пса шелудивого... Ольга, что это опять замышляют?
— Ну, мама, не будем об этом говорить,— прервала ее Ольга.— Кто был вчера?
— Один черноусый такой, серьезный, хмурый, а другой — помоложе. Румяненький, как яблочко, веселый, все время на улыбочке. Мишей зовут.
— Он... Пермяков,— мелькнуло в голове Ольги, она пожалела, что не видела никого.
Прошел еще день, еще ночь и день в томительном, напряженном ожидании каких-то событий, но в городе-было спокойно. Ольга ходила на базар, но слепого певца уже не видела. На его месте сидел старик и продавал разное барахло. На третьи сутки, в полночь, началось, странное движение. Ольга накинула шаль и вышла за ворота. На каланче тревожно звонил колокол. По улице проскакали на лошади. Вдали небо окрасилось багровым заревом.
— Что это, пожар?..— спросил вышедший Стафей Ермилыч.— На базаре будто что-то горит.
— Я пойду посмотрю, тятенька,— сказала Ольга. Она-быстро ушла в избу, оделась и направилась к месту пожара.
— Смотри, поскорей, Оля,— крикнул ей вслед Стафей Ермилыч.
На площади, запруженной народом, горел дом купца Маклакова. У пожара была обычная пожарная суета. В кровавом освещении зарева люди двигались, как призраки. Трещали доски, со звоном сыпались разбитые стекла. Ко всему этому присоединялся глухой гул огня: он жадно облизывал стены обшитого тесом деревянного дома, шипящими змейками перебегал под карнизами. А в высь мглистого неба лениво поднимались черные кудри дыма, взметывая тысячи искр.
— На кой чорт они бьют стекла в окнах? — говорил кто-то сзади Ольги.— Вот так... Дураки, право, дураки. Огню свободу дают.
— Не жаль паука. Чтоб и сам он сгорел.
Языки огня высовывались из окон купеческого дома и жадно тянулись к низенькой избе, стоявшей рядом. Там странно блестели окна, на стеклах играли багровые блики, и похоже было, что брошенная хозяином изба испуганно косится на пылающего соседа, вздрагивает, хочет сорваться с места и отодвинуться.
— Не отстоять,— слышалось в толпе.
— На дом наплевать, он все равно пропал, а избу-то надо бы отстаивать.
— Вы, господа, вот здесь рассуждаете, это нехорошо, а что сами?.. Пошли бы и помогли, чем языки чесать.
— Тебе надо, так иди.
— Помочь надо. Добро ведь горит.
— Ну, это добро не наше. Не наш брат живет здесь.
— Буржуазия...
Ольгу кто-то тронул за руку. Возле нее стояла Афоня.
— Смотришь?.. — спросила она. В отблеске пожара лицо ее розовело. Она жадно улыбалась, глядя на игру огня.— Хорошо горит.
— Не знаешь, от чего загорелось?..
— От огня,— ответила Афоня и засмеялась,— будто не знаешь, от чего горит.
Ольга посмотрела на подругу. Ей показался странным ее смех: в нем слышалось явное злорадство.
— Пойдем, насмотрелись...— сказала Афоня,— Представление кончилось.
Проходя, они слышали разговор о том, что кто-то поджег Маклаковых.
— Найдут-ут. Никуда не денется,— уверенно говорил чей-то густой бас.
— Попробуй, найди,— тихо сказала Афоня, прибавляя шагу.
Перед утром, часа в четыре, Ольга услышала легкий стук в окно. Она быстро вскочила, оделась и, не зажигая огня, вышла. Осторожно открыла ворота.
— Это я, Оля,— тихо прозвучал голос Добрушина.— Закрой ворота.
Ольга испугалась и обрадовалась.
— Не зажигай огня, не надо,— сказал Павел Лукоянович, входя в комнату.— Брось на пол мне чего-нибудь, я лягу.
— Я постелю постель, Павел Лукоянович.
— Не надо... Я не буду раздеваться.
Ольга нащупала у вешалки большой тулуп Стафея Ермилыча и постлала его в спальне. Взяла с кровати подушку.
— Ты мне пить только дай, Оля,— глухо сказал Добрушин.
— Вы заболели, Павел Лукоянович?..
Она подала ковш воды, -Павел Лукоянович жадно выпил, потом вздохнул.
— Спасибо, родная.— В полутьме он нашел ее голову и погладил. Его рука коснулась ее лица: она была горячая, сухая.
— Что с тобой, Павел Лукоянович?
— Ничего. Ты не беспокойся. Все хорошо. Сколько времени сейчас?
— Четыре часа.
— Четыре?.. Хорошо. Замечательно хорошо. Стафей Ермилыч спит?.. Ты не буди его, не надо. Постарайся, чтобы никто к вам завтра днем не приходил. Спи спокойно. А я с часок полежу. Озяб я... На пожаре была?
— Была.
— Не слыхала, кто поджог сделал?
— Нет.
— Ну, иди, спи.
Добрушин растянулся на тулупе. Ольга не могла уснуть. Она слышала, что Павел Лукоянович не спал, ворочался, глубоко и шумно вздыхал. На заводе заревел первый гудок. В соседней комнате завозился Стафей Ермилыч. Ольга встала. Плотно задернула занавес на двери спальни и вышла. Старик при тусклом освещении маленькой керосиновой лампы обувался.
— Я слышал, будто кто к нам стучал... Или приснилось мне?
— Приснилось, наверно,— сказала Ольга, завязывая ему хлеб в платок.
Добрушин проснулся уже около десяти часов и первым его словом было:
— Сколько времени, Оля?
Она заметила, что Павел Лукоянович поджимал левую руку и, когда он ее поднимал, на лице болезненно выступали морщинки. Он подошел к умывальнику и с трудом стал снимать куртку. На левой руке его, на рукаве рубашки темнело кровавое пятно.
— Это это? Что за кровь? — спросила Ольга испуганно.
— Так это, Оля...
— Сними рубашку. Я дам чистую.
Левая рука его выше локтя была забинтована. Бинт был весь пропитан кровью. Она побежала в - спальню, достала чистую старую белую рубашку, разорвала ее.
— Где все-таки тебя ранили, Павел Лукоянович? Что скрываешь от меня? Мне, наконец, обидно становится.
Она бережно размотала кровавый бинт. Мускул выше локтя был порван. Обильно шла кровь.
— Перетяни, Оля, возле плеча руку. В кармане у меня есть пузырек с иодом, смажь... Подрались немного сегодня... ничего, пройдет,— говорил Добрушин.— Как ты хорошо перевязываешь! Не боишься крови?
— Что ее бояться?
Она взглянула в лицо Добрушина. Тот ласково смотрел на нее. Она надела на него чистую сорочку. Было приятно застегивать у рубашки пуговицы.
Потом поставила самовар. За чаем Добрушин рассказал, что ночью во время пожара они благополучно сделали свое дело, к которому так долго и осторожно готовились.
— Из банка взяли все ценное и много доброго взяли с оружейного склада... Сегодня я от тебя уйду, Оля. И, может быть, мы с тобой больше не увидимся... Какой-то добрый человек пожар устроил. Помогло это нам. Почти без выстрела обошлось. Она рассказала Добру-шину, как была в контрразведке и как ее выручил чех.
Добрушин сказал:
— Чех этот — наш человек. Его уже нет здесь. Он ушел.
Томительно медленно шло время. Вечером пришел Стафей Ермилыч. Он, казалось, не удивился появлению Добрушина.
— Банк, говорят, сегодня ночью обобрали,— таинственно сообщил он,— а потом много увезли оружия из склада... У-у... что и делается. Рыскают везде, нюхают. Чорта с два найдешь. Теперь этим оружием их же по башкам...
Ольга переглянулась с Добрушиным. Тот едва заметно улыбнулся.
Прошло еще несколько томительных часов. Сегодня Ольга, как никогда, боязливо прислушивалась к каждому звуку, долетающему с улицы. Но там было тихо. Порой взлаивала собака. Порой чуть внятно проскрипит упряжка и прозвенит одинокий колокольчик. Часы показывали уже двенадцать. В комнате была тишина. Стафей Ермилыч ушел на печь. Ольга сидела и шила, но работа не спорилась. Добрушин медленно ходил по комнате.
— Ты завтра, Оля, сходишь в час дня... Там, где сидел слепой с гармошкой, там будет сидеть старьевщик. Ему передашь.