Подъехавшая к правлению машина лихо завернула, на скорости сдала назад и, едва не коснувшись стены, встала.
Выскочив из кабины, Гогуадзе взлетел на крыльцо и ворвался в правление.
Вслед его гулким и скорым шагам выглядывали из дверей конторские служащие, а он дошагал до темной приемной и встал на пороге.
— У себя? — сумрачно кивнул на дверь кабинета.
— Здравствуйте, во-первых, — изо всех сил стараясь держаться чинно и говорить назидательно, ответила Нюся, постепенно заливаясь румянцем. — А во-вторых, Павла Егоровича как раз нету на месте. Он срочно вызван в область до конца недели.
— Ах, вызван? — растопырил у лица пятерню Константин, поворачивал ею, спрашивая: — Срочно? До конца, говоришь? В уборочную?! — И взорвался: — Мальчика нашли, понимаешь! В окно погляди: его шофер под рулем двадцать пятый раз один сон смотрит, так запомнить хочет!
Вконец растерянная Нюся послушно потянулась к окну, а Гогуадзе распахнул дверь в кабинет.
— Ба-а, кто пожаловал! — радушно поднялся навстречу Одинцов. — Мы тут один вопрос обсуждаем, но время терпит… Проходи, садись, сообщай, какие нужды. Я тебя еще за то ценю, что зря не придешь. Так что слушаю со вниманием.
И, пожав руку, как мог изобразил это внимание.
— Слушать недолго… Рассчет брать приехал, прощаться приехал, кому машину сдать, услышать хочу наконец! Завгара спрашиваю, понимаешь, а он говорит: без приказа не приму… Какой приказ нужен?
— Так, а как же? — приятно улыбнулся председатель. — По приказу зачисляли, по приказу и отпускают… Только я такого приказа не отдам и рассчет не подпишу. Ни-ни, и не думай даже.
— Как — не подпишешь? — насупился Константин. — Почему?
— А потому, милый, что я с тобой договор оформлял, а не что-нибудь! И в этом договоре сказано, что работать обязуешься определенный срок… Не вышел еще этот срок, понимаешь? Вот так. И вообще, в уборочную страду с работы, знаешь, кто бежит? Дезертиры!
Сжав и приподняв кулак, Константин тихо опустил его на стол, крепко прижав, пристально глядел на Одинцова. Потом сказал тихо:
— Ты меня старше — я тебя уважать должен… Поэтому спокойно спрошу: ты зачем меня обзываешь? Я от работы никогда не бежал, я дезертиром никогда не буду, я — Константин Гогуадзе, меня никто оскорбить не смел, почему третий день от всех плохое слышу? Ну, скажи!!! Обманщик я, — он разогнул палец в кулаке и дальше разгибал поочередно. — Бабник я, а-ли-мент-щик я, плохой отец, плохой сын. — Пальцев не хватило, и растопыренная пятерня заметалась перед лицом председателя. — Это я все, слышишь? Теперь дезертиром зовешь?! Ва-а, что я такое сделал?
— Ты подожди, — успел встрять в горестную паузу Одинцов. — Ну, видно, недоразумение какое, бывает… Лично я тебе верю, вот тебе святой крест, пусть я и безбожник. Выяснится, успокойся. —
Он понизил голос задушевно: — Я к Ольге сам ходил переговорить. В дом, конечно, не зашел, поскольку ее сын от беды остерег, а намеренье имел. И что, если невеста была? Кабы ты уже женился, тогда другое…
— Какая невеста?! — встал Гогуадзе, и двое перед ним съежились. — Вот что… Давай рассчет по-хорошему. Не дашь — все равно уеду, надоело всякое слушать, болота ваши надоели, дороги с колдобинами… К черту!
Теперь вскочил председатель, выпятив грудь, пошел на него:
— Ты, знаешь, не очень! «Болота», «колдобины»… Ну не Сочи у нас, дворцов белых нету, знаем, что работать трудно и жить не сахар! А чего так? Слышал уже, как места на тех колдобистых дорогах зовутся? «У бойца», «У машины», «Комиссаров поворот»… Это значит: где боец похоронен, где партизан штабную немецкую машину подорвал, где фашисты комиссара расстреляли. Помнят люди! Ты вон его спроси, — Одинцов указал на Сажина, — он как раз партизанил… Тяжко по нам война прошлась, деревни нету, чтоб полностью уцелела, семьи нет, в какой кто-нибудь не погиб, понял?
— Подожди, зачем кричишь? — защищаясь, вытянул ладонь Константин. — Я разве не понимаю, я совсем другое хотел сказать…
— А раз понимаешь, так докажи делом, — взялся ковать горячее Одинцов. — Силос возить докончи, помоги дизель пустить, отвези, сдай молодняк и — тогда иди, отправляйся куда хочешь, все подпишу!
— Ладно, я это сделаю, — сказал Гогуадзе тихо. — Потом сразу подпишешь, так?
— Слово дадено, — развел руками председатель. — Не отступлюсь.
Постояв, Константин кивнул, повернулся и вышел.
Одинцов подошел к окну, и Сажин тоже подошел, встал рядом.
— Уедет он, однако, — с сожалением сказал почтальон.
— Может, и уедет, а все побудет еще, — гляди на рванувшуюся с места машину, отозвался Одинцов. — Вдруг и образуется у них? С хорошей бабой просто не обходится, сам знаешь.