Когда и какими путями сведения о несчастье дошли до отца ребёнка, не установлено. После ссоры с Сергеем Львовичем Александр Пушкин выказывал полнейшее равнодушие к болдинским делам. Даже если разговор поэта с издателем журнала «Новая детская библиотека» Б. М. Фёдоровым (случившийся в Летнем саду 6 мая 1828 года) имеет отношение к нашему сюжету, он ничего не конкретизирует[95]. Сношения с Петербургом Михайла Калашников вёл в те годы через «земских»[96], а сам на Неву, кажется, не ездил. Есть, правда, догадка, что в начале 1828 года камердинером Пушкина в Северной столице был девятнадцатилетний Иван Калашников, брат Ольги, но убедительных тому доказательств пока не представлено[97]. (Да и сам факт пребывания Ивана тогда в Петербурге ещё ни о чём не свидетельствует.) Поэтому допускаем, что Пушкин узнал печальную правду об avorton’е[98] только спустя несколько лет…
«Она вышла из города и вдруг увидела себя на берегу глубокого пруда, под тению древних дубов, которые за несколько недель перед тем были безмолвными свидетелями её восторгов. Сие воспоминание потрясло её душу; страшнейшее сердечное мучение изобразилось на лице её»[99]…
Ранняя смерть Павла, вероятно, воспринималась Ольгой и прочими Калашниковыми как ниспосланное свыше наказание за любострастие. Но Бог карающий был единовременно и Богом милующим: блудной дочери управляющего удалось избежать погибельного срама или даже дна болдинского пруда. Лишь домочадцы ведали о псковских грехах бедной Ольги — ведали да помалкивали.
Коли порченая барином девица сберегла своё доброе имя — значит, могла уповать на то, что в грядущем ей, крепостной, всё-таки улыбнётся фортуна и воздастся сторицею за мытарства; что её тяжкие утраты рано или поздно обратятся в некий доходный капитал.
Первые годы пребывания в Болдине нашей повзрослевшей и набравшейся уму-разуму героини совершенно не документированы. В неприветливой степной стране, без подруг и песен, рядом с сыновьей могилкой, неприкаянная «поломойка» — ни девка, ни баба, ни вдова — разве что прозябала. Все дни Ольги были серые, типично крестьянские, на один покрой. Похоронив кровинку, она как будто дала обет молчания и тоже схоронилась — за плотно закрытыми дверями дома, за широкой спиной отца.
А разменявший шестой десяток родитель трудился, казалось, не покладая рук. Он вникал во всевозможные тонкости работ и торговых операций; внедрял барщину; ревизовал магазины; следил в вотчинной конторе за приходо-расходной и «памятной» книгами; делал «угощения приезжим по должности Чиновникам»[100]; подбирал рекрутов поплоше для объявленного набора; строго взыскивал с провинившихся православных.
(Правда, иногда Михайла Иванов давал себе некоторую поблажку и по-простецки развлекался, даже закатывал «приёмы» для управляющих соседними имениями[101].)
Львиная доля времени и сил уходила у Михайлы Калашникова на собирание оброчных денег. Он пополнял болдинскую казну «небольшими суммами в течение целого года и деньги высылал <барину> не периодически, а по мере накопления»[102]. Однако тут бахвалиться ему было нечем: цифирь вопияла, что недоимки росли, а размеры сбираемого оброка неуклонно уменьшались. Так, если за 1826 год «всенижайший слуга и раб» добыл 10 578 рублей 65 копеек, то за 1827-й — уже только 7862 рубля 4 копейки; а за 1828 год обескураженному Сергею Львовичу доставили и вовсе 5515 рублей 77 копеек[103].
Устойчивая тенденция к таянию оброчных сумм была обусловлена целым комплексом причин объективного и субъективного характера. Тут и частые неурожаи; и снижение закупочных цен на зерно[104]; и беспечность владельца[105]; и подспудное противодействие крепостного люда жёсткой (а подчас и жестокой, «тиранической») политике «чужого», присланного помещиком (а не местного) распорядителя. Но особо сказалось отсутствие у Калашникова надлежащих административных навыков: ведь опыта управления каким-либо солидным имением у него не имелось[106].
В пушкинской «Истории села Горюхина» (1830) деятельности («политической системе») заезжего приказчика, облачённого в старый голубой кафтан и напоминающего Михайлу, была дана более чем сдержанная характеристика: «Оброк собирал он понемногу и круглый год сряду. Сверх того, завёл он нечаянные сборы. Мужики, кажется, платили и не слишком более противу прежнего, но никак не могли ни наработать, ни накопить достаточно денег. В 3 года Горюхино совершенно обнищало» (VIII, 140). Болдинские крестьяне выразились ещё короче: «У нас харошего распорежения никогда не было» (XV, 91).
95
Встретив Б. М. Фёдорова в Летнем саду, Пушкин в беседе с ним сказал следующее: «У меня нет детей, а всё выблядки. Не присылайте ко мне Вашего журнала» (Русский библиофил. 1911. № 5. С. 34).
97
В исповедной росписи Казанского собора за 1828 год И. В. Васильева недавно обнаружила упоминание о «действительного стат<ского> советника Пушкина крепост<ном> Иване Михайлове Калашникове» (Временник Пушкинской комиссии. Вып. 30. СПб., 2007. С. 155; Документы-1. С. 918). Исходя из того, что Казанский собор находится на Невском проспекте, а Пушкин жил неподалёку, в гостинице «Демут», И. В. Васильева предположила, что Ольгин брат был в это время камердинером поэта.
104
В книге Н. И. Куприяновой приведён красноречивый фрагмент отчёта правительственного чиновника, который в 1826 году инспектировал Нижегородскую губернию: «Хлебопашество, бывшее поныне источником богатства и первым занятием поселян, не удовлетворяет более их нуждам по причине необыкновенно низкой цены хлеба. Хлеб, который прежде продавался в Нижнем Новгороде и вообще в губернии не ниже 10 рублей ассигнациями, покупается теперь за 6 рублей и менее, а между тем налоги те же, повинности увеличились, и крестьяне поистине впали в изнеможение. Казённая палата, помещики встречают затруднение в сборе податей, везде недоимки и везде невозможность пополнить оныя без крайнего разорения крестьян» (
105
Дочь C. Л. Пушкина, О. С. Павлищева, позднее вспоминала: «Владея порядочным имением в Нижегородской губернии, он, по свойственному иным помещикам обычаю, никогда в нём не бывал и довольствовался доходами, подчас скудными, какие высылал управитель его, крепостной человек» (ПВС-1. С. 51). Ради объективности уточним: пару раз в село Болдино Сергей Львович всё же заглянул.
106
Безусловно, убытки от дилетантизма Михайлы были куда значительнее, нежели урон от его сребролюбия: в господский карман он запускал руку, но не терял при этом голову. Никакого состояния в бытность свою управляющим он так и не сколотил.