Резкое сокращение оброчных сумм болезненно ударило и по самим Калашниковым. Помещичьи «пожалования» управляющему вскоре убавились, стали более редкими. И семейству нет-нет да и приходилось экономничать.
Но ягодки — да ещё какие — были впереди.
В январе 1828 года дочь C. Л. и Н. О. Пушкиных Ольга Сергеевна пошла под венец с чиновником Н. И. Павлищевым[107]. Тот оказался человеком алчным и мелкотравчатым. Николай Иванович сразу же потребовал с родителей супруги выплаты денег, назначенных на её содержание. «По сие время родители ещё ничего не сделали в пользу нашу, — писал Н. И. Павлищев матери 1 июля 1828 года, — и мы с покорностью ожидаем их решения. <…> Скажу вам только, что тесть мой скуп до крайности, и вдобавок по хозяйству несведущ. У него в Нижегородской губернии с лишком тысяча душ; управляет ими крепостной, который, не заботясь о выгодах господина, набивает карман, а барина часто оставляет без гроша»[108].
Новоиспечённый родственник, вкупе с Ольгой Сергеевной, стал настойчиво внушать Сергею Львовичу Пушкину, что его хвалёный управляющий — отпетый злодей, коего надобно поскорее отрешить от должности. Поначалу владелец Болдина колебался, даже пробовал возражать, но затем сник. Мысль о благотворной субституции, о «перемене в министерстве» (XIII, 146) постепенно овладела и им.
Спасти Калашниковых или хотя бы отсрочить их падение мог лишь один человек на свете — Александр Пушкин. Он-то — случаются же чудеса! — и прибыл внезапно в Болдино в первых числах сентября 1830 года.
Той осенью от Ольги — «белянки черноокой» — зависело многое.
Глава четвёртая
БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ
Вопросы долго ждут ответа…
Правительство давно простило поэта и вернуло в столицы из северной ссылки. А весною 1830 года участь Александра Пушкина решилась окончательно: 6 мая в Москве состоялась его помолвка с m-lle Natalie Gontcharof. Долгая, изматывающая матримониальная эпопея завершалась. «Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством — Боже мой — она… почти моя», — подытожил жених в автобиографическом отрывке, датируемом теми же днями (VIII, 406).
По такому случаю расчувствовавшийся Сергей Львович Пушкин выделил сыну «в вечное и потомственное владение» часть нижегородского родового имения — 200 незаложенных крестьянских душ в деревне Кистенёво, неподалёку от села Болдина. 27 июня 1830 года о том была сделана «запись» в Петербургской палате гражданского суда. В составленном документе, в частности, указывалось: «Он, сын мой, до смерти моей волен с того имения получать доходы и употреблять их в свою пользу, так же и заложить его в казённое место или партикулярным лицам; продать же его или иным образом перевесть в постороннее владение, то сие при жизни моей ему воспрещаю, после же смерти моей волен он то имение продать, подарить и в другие крепости за кого-либо другого укрепить…»[109]
Для полного оформления всех бумаг (которое позволило бы заложить даруемое имение и выручить деньги на свадьбу) Александру Пушкину надлежало ненадолго выбраться в вотчину. «На днях отправляюсь я в нижегородскую деревню, дабы вступить во владение оной», — сообщил поэт А. Н. Гончарову, деду невесты, 24 августа (XIV, 109). И спустя неделю, 1 сентября, он выехал за московскую заставу. «Его отсутствие, — писал на следующий день Елизавете Михайловне Хитрово князь П. А. Вяземский, — должно затянуться недели на три»[110].
Времена стояли тревожные: по российским просторам разгуливала Cholera morbus. Впоследствии Пушкин вспоминал:
«Перед моим отъездом В<яземский> показал мне письмо, только что им полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской г<убернии> в Саратовскую. — По всему видно было, что она не минует и Нижегородской (о Москве мы ещё не беспокоились). <…>
На дороге встретил я Макарьевскую ярманку, прогнанную холерой. Бедная ярманка! она бежала как пойманная воровка, разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои барыши!
Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок: с досадой и большой неохотой» (XII, 309).
107
В том же году в услужение Павлищевым был отдан Пётр Калашников, брат Ольги. В исповедной росписи 1829 года петербургской Владимирской церкви (что в Придворных слободах) Пётр Михайлов упоминается как крепостной «г-на Павлицова».