Не оставте, батюшка, вас Бог вознаградить в сей жизни и в будущем веке. И батюшка ваш так был к нам ласков, дай Бог, чтобы отец родной был так расположен»
Curriculum vitae[248] Калашникова написана строго от первого лица, а далее ловкий Михайла начал употреблять местоимения множественного числа («мы», «наша», «нас», «нам»), вследствие чего находившаяся где-то рядом Ольга Ключарёва стала как бы соавтором послания. Получилось, что и она писала Пушкину — и при этом не нарушила, а обошла пушкинский запрет.
Письмо попало к поэту уже после Рождества — очевидно, накануне Нового года. А 27 января 1837 года он вышел к барьеру и был смертельно ранен. Так что известие об Ольге (или от Ольги) поступило к Пушкину ровно через 12 лет после начала их романа и за месяц до его гибели.
Каждый любовный роман поэта имел какие-то особенности — по-своему уникальным был и этот, «крепостной».
Принято считать, что Александр Сергеевич оставил послание Михайлы без внимания. «Надо думать, что Пушкин никак не реагировал на это последнее полученное им письмо из Болдина, — полагал, к примеру, П. С. Попов. — В начале роковой для поэта зимы 1836–1837 года его мысли были далеко от того, чтобы налаживать болдинские дела»[249]. Однако нам известно: вскоре Гаврила вернулся от «помещика» в нижегородское село, а пенсион Михайлы Иванова, выдаваемый болдинской экономией, вырос вдвое[250]. Поэтому допускаем, что поэт и напоследок облагодетельствовал Калашниковых.
В долгом и по большей части мещанском послесловии к роману с Ольгой Александр Пушкин не сделал, думается, ни единой помарки.
Ольгу Ключарёву и вправду можно было назвать «несчастной». Тогда она жила, похоже, «на два дома, периодически возвращаясь то в Болдино, то в Лукоянов»[251]. В 1835 году (когда в Петербурге напечатали «Сказку о рыбаке и рыбке») её «пасквильный» супруг лишился должности и попал под суд[252]. Узилища Павлу Степановичу удалось, кажется, избежать, но из уездного города пришлось уехать. С той поры жена его больше не видела[253].
Перед Ольгой Михайловой «открылась бездна нищеты»[254]. Будучи дворянкой, она — по жёстким нормам того, ещё не эмансипированного, времени — не могла зарабатывать деньги каким-либо трудом. И чтобы как-то существовать, сводить концы с концами, соломенная вдова с богатой литературной биографией сначала продала крепостных людишек, а потом и лукояновский домик — трактирщику Терекову[255].
Павлищев же издалека грозил Калашниковым и не оставлял мысли сжить их со свету. Воспользовавшись тем, что Сергей Львович отказался от своей части сельца Михайловского в пользу дочери, Николай Иванович стал (после кончины Александра Пушкина) в одиночку распоряжаться псковским имением и приписанными к нему крепостными душами. Из Варшавы он в августе 1837 года приказал старосте сельца взимать с Василия, Ивана и Гаврилы Калашниковых оброк[256]; собственного же слугу Петрушку, который «спился с кругу» (XVI, 174) и был уволен[257], Н. И. Павлищев сдал-таки в рекруты[258]. Вот только на Ваське он не смог разжиться: мужик вскоре «умре»[259]. Распаляло варшавского выжигу и то, что до Михайлы, верховного лиходея, ему никак не удавалось добраться.
Судя по исповедным росписям церкви Успения Пресвятой Богородицы, Ольга, её отец и брат Гаврила безвыездно жительствовали в имении, под протекторатом И. М. Пеньковского, до 1840 года[260]. В тот год, уже после Пасхи (14 апреля), но до филипповок[261], старик с сыном были вытребованы в Петербург. Вероятно, с ними поехала в столицу и 35-летняя титулярная советница Ключарёва: её имя с указанного момента исчезло из болдинских и уездных документов. Стало быть, Ольга провела в Болдине 14 лет.
Покинув контролируемое пушкинистами и краеведами болдинское пространство, Калашниковы очутились в среде, которая едва изучена. О них удалось собрать следующие сведения.
Гаврила Михайлов обрёл тихое и сытое пристанище. Он превратился в «безотлучного» камердинера Сергея Львовича Пушкина и стал величаться «le beau Gabriel»[262]. По утверждению пристрастного мемуариста, обворожительный Габриэль своего не упустил: «набил себе мошну и по кончине барина (в 1848 году. — М. Ф.) устроился как нельзя лучше: снял башмачный магазин»[263].
253
Н. И. Куприянова установила, что в конце 1837 года П. С. Ключарёв вековал «в Нижнем Новгороде в каких-то дешёвых номерах»[Там же.]. Дальнейшая его судьба неведома; правда, есть шаткие основания предполагать, что в 1840 году Павел Степанович ещё здравствовал.
256
259
По одним данным, в том же 1837 году, по другим — в 1838-м. [Там же. С. 174, 268; Летописи ГЛМ. Пушкин. С. 99; Летописи ГЛМ. Опека. С. 273; Документы-1. С. 263; Документы-2. С. 763.].
263