Едва в воротах перестали звенеть мечи, Еглута вытащила сына и побежала с ним прочь. Их заметили, окликнули. Мало ли было тут молодых баб с маленькими детьми, но Сверкер велел не выпускать никого. Вместе с ней кинулись бежать еще какие-то люди, вдохновленные ее примером; их пытались перехватить в воротах и снаружи, кто-то получил копьем в спину, но Еглута не оглядывалась на крики и бежала, умоляя сына живее переставлять ноги. Семилетний мальчик и сам спешил как мог, ясно видя смерть перед глазами. За ними гнались, но толпа мешала. Еглута первой достигла берега, где лежали несколько челнов, забросила сына в ближайший, прыгнула следом и оттолкнулась веслом. Какой-то мужик пытался вскочить туда за ней, но она без раздумий огрела его веслом по голове: втроем они бы не поместились, а ей нужно было спасти ребенка.
Течение несло челн, запыхавшаяся и растрепанная Еглута пыталась лишь держать его подальше от берега. Кто-то бежал за ними по суше, кто-то греб следом. В воду возле борта упала стрела, и она крикнула: «Ложись на дно!» Мальчик лег, а она продолжала грести, выбиваясь из сил и не думая, что будет дальше. Но гребец из нее вышел не сильный, и челн несло за заросли ив, наполовину погруженные в воду.
Уже почти стемнело, едва удавалось различать очертания предметов. Челн сильно вздрогнул, налетев на что-то, и перевернулся. С другого челна, где гребли двое Сверкеровых хирдманов, услышали вопль мальчишки, женский крик, и все стихло.
Хирдманы приблизились: плавал перевернутый челн и рядом весло. За их весло зацепилось нечто длинное и белое – оказался женский убрус.
– Нырнем, что ли? – предложил один.
– На днях зима начинается – сам ныряй! – сердечно предложил второй.
Они еще немного покружили, стараясь не приближаться к зарослям, где сами могли легко перевернуться. Но было тихо, на окрики никто не отзывался. И они вернулись, привезя новому князю мокрый льняной убрус. Они даже не очень поняли, кто это был: у Ведомила в доме этих баб и детей насчитывалось десятка два.
Потом уже, когда все успокоилось и пересчитали добычу, обнаружили, что не хватает жены младшего княжича и их первенца мальчика. Еще раз посылали людей к ивам, шарили крюками по дну, но ничего не нашли. Так и махнули рукой: течением снесло или водяной уволок…
И вот теперь Гостислава смотрела на Еглуту, пытаясь понять, не провела ли та, в самом-то деле, эти двенадцать лет на дне у водяного. И терялась, не зная, что ей сказать. Двоих младших детей Еглуты отослали на Волжский путь вместе со всем семейством. А тот старший – как же его звали-то? – кого она пыталась спасти? С ним-то что? Если мать не сумела его вытащить из холодной воды месяца листопада – с какой мукой на сердце живет она эти годы!
Однако было ясно: Еглута заняла место прежней Ведьмы-раганы, в избушку которой ходила когда-то юная Гостислава. Ибо никто не молодеет и не живет задом наперед. Даже Ведьма-рагана. Она просто умирает и уступает место преемнице, как всякая большуха, только дом ее – чаща дремучая, а семья – звери и птицы лесные.
– Чего ты хочешь от моей дочери? – наконец спросила Гостислава. Это было самое главное, ради этого она пришла. – Оставь ее в покое. Она в своей судьбе не вольна.
– А ты? Похоронила ты родичей, отплакала, – Ведьма-рагана скользнула взглядом по «печальной» одежде золовки, – и забыла?
– Ты видишь, как я забыла! – Гостислава развела руки, будто показывая синий «горевой» вершник.
– Если так – неужели не желаешь роду своему возрождения?
– Желаю! – Гостислава всплеснула руками.
И эта чужая женщина, голядка, будет ее попрекать недостаточной заботой об ее собственном роде?
– Мало ли чего желать можно? А вот чего можно исполнить – другой разговор. Я не Мара и Жива, у меня живой и мертвой воды нет, чтобы покойников поднимать.
– Покойников не поднимешь. Но у тебя есть дочери. Муж любой из них будет полноправным смолянским князем. Пусть у злодея нашего есть сыновья, но ты ведь их жалеть не будешь, как он наших сыновей не пожалел.
– Моим дочерям злодей наш сам мужей присмотрит, – с досадой ответила княгиня. – Меня не спросит.
– Ну а я тебя спрашиваю: если бы нашелся твоей дочери муж достойный, такой, что мог бы по праву рождения и брака стать князем смолян, – ты бы поддержала его?
– Где же такого взять?
– У земли родной всего много.
– Говори, что ты задумала! – Гостислава не желала терпеть недомолвок в таком деле. – У меня, кроме дочерей, никого не осталось, я ими играть не позволю!
– У меня еще меньше твоего осталось! – Ведьма-рагана жестко глянула на нее. – Но ради того я что угодно сделаю. Ты подумай, и дочь твоя пусть подумает. Если и дальше хотите меж двух скамей сидеть, то не взыщите, если опять с вами то же будет, что уже было один раз.
– Что ты задумала?
– Если появится новый князь смолянский, той же крови, что и твой отец и братья покойные, – ты примешь его? Признаешь своим?
– Той же крови? – Гостиславе вспомнились родовые могилы, которые она навещала в поминальные дни. – Да откуда?
Не из-под земли же выйдет!
– А вот увидишь. Прощай пока. Надумаешь чего – твоя дочь знает, как меня вызвать.
Ведьма-рагана повернулась, шагнула к лесу и исчезла – мелькнуло что-то меж еловых лап, и все затихло.
Но Гостислава не сразу тронулась в обратный путь, а еще какое-то время сидела на том же стволе, пытаясь осмыслить эту встречу. Новый князь? Той же крови? Что за басни ей наплела вдовая невестка? Уж не тронулась ли умом с горя? Или правда выучилась мертвых поднимать?
И только выйдя назад к берегу Днепра, где смирно, делая вид, будто он тут по своим делам, дожидался Журавка, ее будто мешком по голове хлопнуло. Пришла в голову самая простая мысль, которая, конечно, уже давно была должна прийти.
Да ведь Еглута говорила о своем сыне – том самом, которого пыталась спасти. И который, выходит, вовсе не утонул.
Времени на дорогу до Рутавецкого волока оставалось в обрез, поэтому вилькаи тронулись в путь в тот же вечер. Никто другой и не успел бы туда добраться, но «лесным братьям» был известен путь через самое верховье Каспли, которое не использовали торговые гости: он вел через болото, и чужой человек здесь просто бы пропал. Часть пути проплыли по речке – настолько узкой, что ветви ив по берегам перегораживали ее целиком и порой даже в челноке едва можно было протиснуться, пригнувшись ниже бортов. Дальше шли пешком.
Уже совсем близок был день, называемый Велес Затвори-Пасть, после которого юные вилькаи расходятся по отчим домам. Но сейчас их еще насчитывалось почти два десятка. Они шли по узкой тропке цепью, и там, где на земле могли остаться следы, ступали точно в след впереди идущего, так что не видевший стаи едва ли мог бы сказать, сколько их здесь прошло.
Возглавляли цепь Лютояр и Равдан. За ними шла основная часть «зимних волков» – полтора десятка отроков от тринадцати до семнадцати лет. Всем им, как и Равдану, предстояло уже скоро вернуться на лето домой. Кому-то – насовсем: старших летом или к осени женят, а женатые в лес не ходят.
Позади них шли трое, кому лес служил единственным обиталищем: это были безродные, не пойми какие люди, носившие прозвища Кабан, Белка и Малец. Благодаря возрасту, опыту и сноровке они пользовались в стае уважением, но отроки тайком косились на них со снисхождением и превосходством. Любой нынешний отрок мог со временем стать уважаемым главой большого рода, а эти уже ничем не могли стать. Сгинут – через год никто и не вспомнит, под какой корягой положили. Кабан, сильный мужик, был так неразговорчив, что от него с трудом удавалось добиться слова: «отвык разговаривать». Товарищ его звался Белка и был очень метким стрелком; этот привык к осторожности, старался производить как можно меньше шума даже на поляне логова, где было безопасно, и это, конечно, была полезная привычка.