Вошел молодой дружинник.
— Слушаю тебя, отец.
— Вот твой господин, — дрожащая рука указала на Свенди. — Служи ему, и молчите оба, пока ты, сын Сигурда, не исполнишь нашего завета…
Воевода осторожно, чтобы не разбудить уснувшую княгиню, вздохнул. Все, все запуталось в один сплошной клубок, все завязалось в один узел. А узлы легче рубить воинским мечом, чем развязывать женскими пальцами.
— Светает, — вдруг еле слышно шепнула княгиня. Он посмотрел: глаза ее были закрыты, дыхание — попрежнему ровное и медленное. Ольга еще спала, но и во сне тревога не отпускала ее. Тревогу эту порождало его присутствие в ее опочивальне, и Све-нельд невесело усмехнулся, поняв, что княгиня никогда не даст своего согласия на то, чтобы он посвятил Мстишу в великие тайны их рода. Власть дороже любых клятв, и пока у Ольги и Игоря нет прямого наследника, нет и не может быть никаких разговоров с сыном, которого он с такой надеждой назвал Мстиславом…
— Ты еще придешь? — тихо спросила княгиня, по-прежнему не открывая глаз.
— Когда повелишь.
— Теперь повелеваешь ты, — она улыбнулась, широко распахнув свои удивительные глаза. — Я мечтала об этой встрече, Свенди. Именно о такой встрече.
— У меня есть старший сын, королева русов, — очень серьезно сказал он. — Когда мне рассказать ему о завете наших отцов?
— Когда придет время, мой воевода. — Ольга все еще продолжала улыбаться, но он, не видя в робком утреннем свете ее глаз, знал, что при этих словах они изменили цвет, став ледяными из нежно-голубых. — Мы оба ответственны перед этой землей и спокойствием племен, населяющих ее. Я почти уверовала во Христа, а Он сказал, что всему — свое время. Время собирать камни и время разбрасывать их. Сейчас время собирать. Обними меня на прощанье, мой Свенди, и… И отпусти иноходку в поле, когда доберешься до своего шатра. Когда будет надо, она прибежит к тебе снова.
Свенельд поцеловал княгиню и вышел. Он когда-то охранял этот дом, а потому шаги его были легки и беззвучны. Вышколенная челядь не попадалась на глаза, он пересек сад, открыл калитку и еле слышно свистнул. И иноходка тотчас же вышла к нему из кустов.
Он объехал плотину, на которой — он знал об этом — всегда дежурила стража, галопом проскакал по густому, серебряному от росы лугу и полузаросшей тропинкой выехал через лес к стойбищу своей дружины. Расседлал иноходку, хлопнул по крупу, велев идти в свой денник, и пешком направился к шатру.
У входа дремал молодой, еще безусый дружинник.
Он испуганно вскочил, как только Свенельд слегка коснулся его плеча, и сонно забормотал:
— Прости меня, мой воевода, я…
— Ты когда-нибудь проспишь своего воеводу, — усмехнулся Свенельд.
Он знал, как устают молодые дружинники, а потому и не рассердился на этого безусого юнца. Устают не столько от службы, сколько от обязательных многочасовых занятий с учебным, а потому особо тяжелым оружием. А ведь есть еще и девушки, к которым так хочется сбегать хотя бы на полчаса. Все правильно: молодость скачет по тому же кругу, просто на этом кругу у каждого — свои собственные препятствия.
— Скажи Горазду, что я буду завтракать в его шатре.
Горазд уже вошел в возраст, когда старых дружинников отправляют на покой, жалуя либо поместья, либо право охоты на прокорм. Но он был еще крепок, очень опытен и во всех сражениях держал левую руку своим отрядом, так как формально числился вторым помощником Свенельда. Первым до ранения всегда был Берсень, порою замещая и самого главного воеводу. Но завтракать Свенельд решил в его шатре не для того, чтобы лишний раз отметить заслуги старого воина. Ярыш был отослан погостить в охране княгини Ольги, стены шатра были тонкими, а уши могли быть чуткими, и без догляда Ярыша Свенельд не мог позволить себе откровенного разговора с Гораздом, так сказать, на своей территории.
Впрочем, он чересчур уж осторожничал, поскольку вполне мог допустить такой разговор, но только не на славянском языке. И он, и Горазд были полукровками, рожденными славянскими женщинами от русов, и оба знали древнегерманский с детства. Но слишком уж высокой была цена этого разговора…
— Любит? — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Горазд. Он был немногословен.
— Через двадцать лет — вспомнила? — Свенельд невесело улыбнулся.
— С женщинами это случается. Особенно когда их мужья после первой брачной ночи окружают себя пригожими молодцами.
— Единственно, кого она любит, так это — себя самое. Зато — верно и пламенно, — с горечью заметил Свенельд.
— А ты?
— Восторг — ощутил, — подумав, сказал воевода. — Бешеный восторг, как в юности. Только — от чего восторг, Горазд?
— Не замечали и — приметили. Лестно.
— Вопрос — зачем? — не слушая, вздохнул Све-нельд — Так просто королевы детскую любовь не вспоминают.
— Она — девственница? — неожиданно спросил Горазд.
— Она — двадцать лет замужем. Почему ты спросил?
— Слухи.
— Недостоверны.
— Однако детей нет. Не просто детей, наследника нет.
— Думаешь…
— Я не думаю. Я прикидываю меру.
Горазд замолчал. Но так как Свенельд молчал тоже, добавил:
— Она благоволит христианам.
— Да. Помянула об этом.
— У христиан есть сказка о непорочном зачатии.
— Сказка?
— Ты можешь поверить в непорочное зачатие? -Нет.
— Значит, сказка. Но ее слушают, распахнув глаза настежь Их Бог решил родить сына, избрал деву Марию и осеменил ее то ли светом, то ли дождем. И она — родила сына. Ты — дождь, по которому стосковалась земля, Свенди.
Свенельд угрюмо молчал. Горазд выпил кубок густого фряжского вина, вытер усы ладонью.
— Если ты и впрямь всего лишь дождь для нее, тебе надо беречься огня, воевода, — вздохнул он озабоченно. — Очень беречься огня, Свенди, чтобы не сгинуть в его пламени.
Нож ударил в железный оберег, который носил Ох-рид на груди. Просто скользнул по нему, сорвав с ребра кожу, но дружинник даже не охнул.
— Прости, друг, — сказал тогда Ярыш, с силой оттолкнув его на стремнину
И Охрид поплыл, полускрытый набегавшим сверху течением. Плыл на спине, не шевелясь, только чуть перебирая ногами, чтобы не прибило к берегу. И исчез среди тускло поблескивающих волн
Он не держал никакой обиды на Ярыша— служба есть служба. Он и сам поступил бы точно так же со старым приятелем, точно так же постаравшись попасть в оберег, чтобы не убить. Так уж случилось, что теперь они служили разным князьям и разным воеводам, что не мешало им оставаться в добрых отношениях. А свое ранение и ночное купание в Днепре можно было легко объяснить начальнику стражи внезапным ударом из-за спины, не называя при этом имени нападавшего. Не стоило из-за таких пустяков лишаться полезного приятельства с любимцем грозного воеводы Свенельда Знатные люди решали свои дела, мирились и ссорились, не посвящая простых стражников в свои тайны, но у этих стражников была своя жизнь и свои семьи, и подвергать близких господскому гневу не следовало ни в коем случае Каждая рыба должна плавать на своей глубине.
Для того чтобы никто посторонний не узнал о том, что произошло между старыми приятелями, необходимо было как можно дальше отплыть по течению. Миновать не только границы усадьбы великой княгини, но и глаза любопытных. Всех, кто бы они ни были. В случай, который произошел, не мог и не должен был вторгнуться посторонний. И поэтому раненый тихо, без всплесков плыл по течению, полускрытый утренними серебристыми волнами.
Ярыш дважды спасал ему жизнь, об этом сейчас вспоминал Охрид. Однажды прикрыл своим щитом в битве, забыв о том, что открывает собственную грудь сверкающим мечам. А второй раз — и об этом старый дружинник вспоминал с особой теплотой — Ярыш оставил строй и погнал коня за ним. А его, Ох-рида, уже тащил на аркане печенег, и сам Охрид уже прощался с жизнью. Но Ярыш, запалив коня, догнал-таки печенега, заставил его защищаться, бросив аркан, и, пока Охрид освобождался от пропотевшей петли, сразил кочевника точным выпадом меча. Такое не забывается. Такое никогда не забывается дружинным братством, и Охрид сейчас думал только об этом.