Мстиша торжественно и медленно, слово в слово повторил речь отца. Потом опустился на колено, взял меч, выдвинул лезвие и столь же торжественно прикоснулся к нему губами.
— Я, твой отец и глава нашего рода Свенельд, принял твою клятву.
Мстиша вторично поцеловал холодное лезвие отцовского меча и обеими руками через стол вернул его Свенельду.
— Могу я спросить тебя, отец?
— Теперь — да.
— Как я должен покарать князя Игоря, чтобы душа его не смеялась над нами, греясь у костров Вальхал-лы?
— Ты должен…
Свенельд посмотрел в очень серьезные, широко распахнутые глаза сына, увидел на дне их проблески не исчезнувшего из души небывалого молодого счастья и вздохнул. Мстиша был сейчас не готов к тому, о чем отец должен был ему поведать. Не готов, душа его не могла принять отцовского сурового приказа, и воевода отвел свой взгляд. Что он мог сказать? Что его старший сын, гордость, надежда и опора семьи, должен разорвать князя Игоря, привязав его живым к вершинам двух склоненных берез?… И погасить, может быть, надолго, а может быть, и навсегда сияние буйного молодого счастья в его глазах?…
Свенельд вдруг понял, что напрасно затеял этот разговор. Что не должен, не имеет права сейчас, в этот предсвадебный полумедовый месяц, что выпал сыну как подарок богов, рассказывать ему кровавые подробности казни, к которой род их приговорил сына Рюрика. Самого грозного варяга Рюрика, чья жалкая тень скитается сейчас далеко от благословенных костров Вальхаллы.
И произнес, помолчав:
— В свое время тебе скажет об этом Горазд. И ты сделаешь так, как скажет Горазд.
— Я готов, отец.
— Или Ярыш, — подумав, добавил Свенельд.
— Или Ярыш, — послушно повторил сын.
— Ступай.
Мстиша встал, низко поклонился отцу, пошел к выходу.
— Живым!… — вдруг резко выкрикнул воевода. — Князь Игорь знает, какую смерть принял его отец, а потому должен успеть восчувствовать ее живым. Живым, Мстиша!…
Княгиня Ольга жила таинственной, невероятно, сказочно счастливой жизнью, даже во сне ощущая в себе растущую и крепнувшую с каждым мгновением жизнь другого существа. Она думала только о нем каждый час и каждую минуту, ни разу не вспомнив о законном муже князе Игоре. Ей было совершенно все равно, где он, что с ним, жив ли… Сейчас муж был ей более чем безразличен. Мало того, он вызывал отвращение, и она инстинктивно гнала все мысли о нем, чтобы не огорчать растущее в ней существо. Это было чудо, и в этом чуде лишь изредка, искоркой мелькал Свенельд, потому что сейчас, в сладкие мгновения утробной жизни ее будущий ребенок в нем не нуждался.
Он нуждался только в ней, в своей матери. И именно это было самым великим счастьем, которое когда-либо испытывала княгиня Ольга.
Поначалу, когда ребенок скорее чувствовался, нежели ощущался ею, княгиня часто и всегда с благодарностью вспоминала испуганного священника, пояснившего ей, как понимает его Учение чудо непорочного зачатия. А как-то, выбрав подходящий повод для челяди, и навестила ту бедную христианскую обитель. Скакали молодые всадники в белых, расшитых золотом рубахах, и она молодо скакала с ними, понимая, что скачет едва ли не в последний раз. И так же пугались немногочисленные прихожане, так же маленький служка звал священника, и точно так же появился священник, изо всех сил скрывавший охватившую его тревогу. Не за себя. За обитель. И великая княгиня богато и достойно наградила тогда и его, и его обитель.
И осталась совершенно безразличной, когда ей доложили, что пропала старая кормилица. Да, умом Ольга понимала, что исчезновение наиболее близкого ей человека совсем не случайно, но то — умом, а он сейчас, в этот период ее жизни, существовал как бы отдельно от ее собственного существа, переполненного чувствами и ежесекундными ощущениями. И даже известие, что ее супруг возвратился из похода с победой, ровно ничего не изменило ни в ее настроении, ни в ее уютной женской жизни. Она принадлежала не себе и никого, решительно никого и ничего не допускала в свой, такой теплый, женский, закрытый для всех внутренний мир. Но ночами, в чуткой материнской дреме, княгиню навещали иные мысли. Жаркие и благодарные. К ней являлся ее бог, сотворивший это чудо. Являлся всегда в кольчуге, с тяжелым мечом у пояса, и она понимала, что он — единственный спаситель и ее, и ее ребенка. И звала — беззвучно, во сне:
— Свенельд…
Но проходило забытье, и возвращалось материнское чувство. И исчезал тот, кто сделал ее матерью и женщиной, и она спокойно и ясно понимала, что у ее ребенка есть только один воин. Только один.
Она сама.
И когда ей испуганным шепотом доложили, что Игорь с дружиной приближается к Киеву, она даже удивилась своей готовности к свиданию с ним.
ГЛАВА 8
Но Рюрикович в очередной раз оказался человеком вяло текущих и, значит, непредсказуемых поступков. В то время как его единственный преданный и верный советник Кисан хотел, чтобы великий князь навестил свою супругу, Игорь, неожиданно оставив дружину, поднял в седла верных отроков и во главе их помчался…
Куда? Зачем?… Кисан не мог этого понять. И подозревал, что великий князь тоже не понимает.
Игорем трудно было управлять не потому, что Рюрикович был награжден волей и собственным видением мира, а потому, что не имел ни воли, ни стремления к чему-либо, ни личного понимания мира и обстоятельств. К несчастью для себя, он это осознавал, а потому безумно боялся поступать так, как ему советовали.
Советы нужны сильным вождям. Слабые вожди видят в них подвох. Посягательство на личное право выбора.
Кисан ясно представлял себе это. Но другой опоры для своих собственных планов у него не было. А планы упрямо строились сами по себе. Кроме того, он любил Игоря слепо, как недалекий художник любит собственные полотна.
Впрочем, он не очень понимал, что такое «любить». Он скорее ощущал в себе понятие «не любить». И не любил всех, кто так или иначе был повинен в том, что искалечил его детство. А поскольку князя Олега уже не было в живых, то свою нелюбовь он перенес на княгиню Ольгу. Но Олег дальновидно заставил князя Игоря взять ее в жены, чем связал все мстительные помыслы Кисана.
Сейчас, как ему казалось, появилась возможность уничтожить свою Нелюбовь. Ольга не рожала, наследник не появлялся, года шли, бояре осторожно выражали свои опасения, и Кисан чувствовал, что еще чуть-чуть, и князь Игорь дрогнет. Дрогнет его упрямство, он обвинит княгиню Ольгу в неспособности дать государству продолжателя рода Рюриковичей, отправит ее в ссылку, а то и в заточение, и…
И возьмет в жены другую. А христиане что-то бормочут о непорочном зачатии. И новая супруга непорочно и, главное, своевременно родит наследника. Ведь непорочное зачатие — всего лишь легкий и приятный блуд на стороне, остальное — сказки. Такое условие можно оговорить заранее с той, кого выберет Игорь в жены. Объяснить ей, что из себя представляет великий князь, и внушить, что исполнение этого условия есть первая ступенька к великокняжескому трону.
И такая непорочная есть: Кисан заботливо ждал, когда она подрастет. Теперь она достаточно подросла, став аппетитным наливным яблочком.
. Он правильно выбрал жену. За это время ее сестра стала завидной красавицей, уже женихи под окнами бродят. Но она — не для них. Она — для великого князя Игоря, когда Ольгу отправят в ссылку или заточение. А уж наследника Кисан обеспечит, если, конечно, женит великого князя, как задумано. И заодно породнится с ним, что очень важно для его, Кисана, детей.