Навстречу, тяжело опираясь на палку, шел коренастый мужчина с такой нечесаной бородой, что казался похожим на лешего. И не посторонился — совсем как леший. И сказал:
— Здравствуй, королева русов.
— Ярыш?!
— Ходить учусь, — он улыбнулся в косматую бороду. — Будто маленький.
— А бороду почему не стрижешь?
— Так ведь не один я тут ходить учусь, — туманно пояснил Ярыш, понизив голос. — Твой ромей тут часто шастает. А он — человек Кисана.
Ольга вздохнула. Объяснять Ярышу здесь, в полутемном переходе, что многое изменилось, было неуместно и небезопасно. Сказала только:
— Я пожаловала ему личное дворянство, Ярыш. И он уже оправдал это пожалование.
— Не доверяй ромеям, наша королева.
— Доверять можно только друзьям детства, — она чуть помедлила, решаясь. — Идем со мной. Идем.
— Куда повелишь.
— Боюсь только, что бороды твоей они испугаются. — Ольга улыбнулась. — Пошли.
Внуки Зигбьерна нисколько не испугались прихрамывающего мужчины с косматой бородой. То ли доброта от него исходила, то ли кого-то он им напоминал, а только они очень быстро оседлали его колени, дергали за бороду и даже смеялись. Правда, еще не так звонко, как бы хотелось княгине Ольге. Статна вышла, за дверью дежурила Айри с кривым ножом за поясом, и друзья детства наконец-то могли поговорить без опаски.
Признаваться воину, что твоя тревога не имеет никакой причины, было по-детски наивно. Ольга понимала это, а потому и изложила свою тревогу с весьма явной причиной, сказав, что беспокоится о походе Свенельда. Ярыш покачал ребятишек по очереди, отдельно каждого, на оседланных ими коленках, и, подумав, сказал:
— Марево.
— Что — марево?
— В степи. Плывешь в седле, как по волнам. А впереди вдруг — конники. Ты за меч, а они не впереди, а за два поприща. Вот так и маешься.
— Вот я и беспокоюсь, — вздохнула Ольга, хотя беспокоилась о чем-то ином, что невозможно было объяснить Ярышу.
— Свенельд со степью дружит, — Ярыш тем не менее тоже вздохнул. — Ты лучше у Берсеня спроси.
Ярыш отвечал невпопад и, явно избегая разговора, чересчур уж заботливо возился с детьми. Но при этом то и дело вздыхал, красноречиво поглядывая на княгиню. Ольга прекратила расспросы, тоже приласкала ребятишек и ушла в свои покои.
А смутное беспокойство никак не желало ее оставлять, все валилось из руте, и, подумав, она решила поговорить с Берсенем — по таинственному совету Ярыша.
Однако сразу повеления о своем желании увидеться с Берсенем она не отдала — то ли все еще колебалась, то ли испытывала какое-то неясное опасение. А когда, все привычно продумав и распределив, уже решила, что поговорить с советником великого князя и первым думцем и впрямь следует, доложили, что Берсень сам просит его принять и уже прибыл в усадьбу.
— Проводить в мои покои.
Берсень вошел с улыбкой. Поклонился большим поклоном с порога, лукаво подмигнув единственным глазом:
— Здравствуй, королева русов.
— Узнал, что встречи с тобой ищу?
— Ярыш сказал.
— Он… странный какой-то, — вздохнула Ольга.
— Это от беспомощности, у воинов такое случается. То был богатырь богатырем, а стал — и парнишка с ног собьет. В душе неуверенность копится, а от неуверенности до подозрений — длань одна.
Он замолчал, потому что вошли две челядинки и шустро стали расставлять на столе заморские яства. Накрыв стол, челядинки молча вышли, низко поклонившись у дверей. Берсень присмотрелся к кушаньям, сказал:
— Греческие маринованные груши.
— Из запасов, предназначенных для великого князя, — улыбнулась Ольга. — Ты не утратил приметливости, даже потеряв глаз.
— Теперь эта приметливость меня и кормит, — усмехнулся Берсень. — Так что же тебя беспокоит, королева? В детстве, помнится, тебя беспокоило, к чьим ногам положат первую охапку кувшинок. А то, что проявляется в детстве, не проходит никогда, как бы человек ни старался это скрыть.
— Угощайся, боярин. — Великая княгиня подала пример, отщипнув виноградинку.
— У тебя хорошее вино, которое ты боишься даже пригубить. — Берсень отпил из византийского кубка. — И беспокоишься о походе Свенельда через Дикую Степь.
— Нет, — решительно сказала княгиня. — С тобою, Берсень, очень легко складывается беседа, а легкая тропа — не для меня.
— Прости меня, великая княгиня, что я столь доверчиво отнесся к словам Ярыша. — Берсень учтиво склонил голову. — Однако позволь мне все же дойти по этой тропе до конца. Хотя бы ради покоя нашего друга.
— Ради друга, — холодно согласилась Ольга.
— Ведь Ярыш не знает, что Свенельд ушел в поход по твоей просьбе…
Ольга протестующе подняла руку. Берсень еще раз почтительно склонил голову, однако продолжал:
— ..Я не очень точно выразился, великая княгиня. Следовало сказать — ради твоего спокойствия. Свенельд навещал меня перед тем, как отправиться в поход на ясов. Мы с ним обсудили его путь, я отдал ему своих лазутчиков вместе с именами ханов, которые избегают ссоры с нами. За спиной Свенельда — хан Западной орды Куря, и воеводе нечего опасаться. Для него куда опаснее было оставаться в Киеве. А ведомо ли тебе, почему я посоветовал воеводе принять предложение хазар? Потому что великий князь объявил Думе, что у него будет наследник.
— Я это знаю, — со странной досадой сказала Ольга. — Знаю, знаю…
— Но ты не видела, как князь Игорь при этом улыбнулся. Той самой улыбкой, которой так опасался твой великий отец, королева русов.
Ольга почувствовала, как ледяной холод сковал ее грудь, гортань, язык, даже волю. Она хорошо знала эту улыбку. Слишком хорошо знала… Но быстро взяла себя в руки и даже сумела улыбнуться.
— Пей вино, угощайся. Мне приятно смотреть на тебя, Берсень.
— Мне тоже приятно видеть тебя, наша королева, — боярин отхлебнул из кубка. — Только не Све-нельд тебя тревожит. Беспокойство твое имени не имеет. Я не прав?
— Ты прав, — Ольга не удержалась от вздоха. — Когда у беспокойства нет имени, его невозможно выбросить из души.
— Сейчас у него появилось имя, — негромко сказал Берсень.
Ольга грустно покачала головой и замолчала. Берсень внимательно следил за нею, продолжая смаковать вино. Наконец она сказала, странно усмехнувшись:
— Может быть, мне обратиться к волхвам?
— За ядом?… Злая сила не поможет тебе.
— А есть такая сила, которая поможет? Берсень промолчал.
— Я спросила, — напомнила Ольга
— Есть, — тихо произнес он.
— И что же это за сила?
Берсень молча расстегнул застежку на груди, достал нательный крестик и торжественно показал его Ольге.
— Ты… Ты христианин?…
— Это единственное учение, защищающее душу человеческую, моя королева.
— За счет ее унижения?
— Унижения в этом мире и торжества в том. Это дает великое утешение душе Если бы ты побеседовала с моим священником, ты не испытывала бы тех терзаний, которые сегодня смущают тебя.
Ольга задумалась. Берсень говорил столь убежденно, что спорить с ним было пустым делом.
— Ваше учение допускает ложь?
— Ложь — великий грех…
— Тогда ответь мне, христианин, ты исполнишь клятву мщения, данную нами в детстве? Там, на озерах с кувшинками, где вы называли меня королевой русов?
Берсень вздохнул и горестно покачал головой.
— Я признался в этой клятве своему святому отцу. Он сказал, что нельзя изменять порыву ангельской детской души, но это — великий грех, и, когда клятва будет исполнена, он наложит на меня тяжкое церковное покаяние.
— Не знаю, чему еще тебя научили христиане, но мой вопрос требовал ответа в одно слово: «да» или «нет» Да или нет, мой детский друг Берсень.
— Да, — тихо сказал боярин и опустил голову.
— Я загляну как-нибудь к твоему священнику, — помолчав, сказала Ольга.