Сиделка смотрит на неё с любопытством:
— А разве доктор не знает?
— Нет. Пожалуйста, пошлите к нему.
— Да они, кажется, уж пришли, — прислушивается сиделка и уходит из комнаты.
Ольга Николаевна тоже прислушивается и слышит в коридоре быстрые шаги и низкий знакомый голос.
Андрей Владимирович вошёл в пальто и в мягкой серой шляпе. Видимо, он так поражён был тем, что ему сказала сиделка, что не стал раздеваться.
Он остановился против неё, около стола.
— Едете?..
— Да… вчера вечером я решила окончательно.
— Я как доктор, — сказал он холодно, почти враждебным голосом, — должен заявить категорически… что это совершенно невозможно…
Она попробовала пошутить:
— Арестуйте меня именем закона.
— Ольга Николаевна… Я, может быть, не имею права… простите мой тон… но о том не думаешь, когда перед тобой человек решается на самоубийство.
— Почему? — пожала плечами Ольга Николаевна. — Не всё ли равно, где лежать: на пароходе, в вагоне или в этой комнате?
— Но вы можете не доехать до дому, — вырвалось у него.
Она откинулась на спинку дивана и несколько мгновений, молча, не двигаясь, смотрела на разорванный конверт, валявшийся на столе.
— Вы сказали это, чтобы убедить меня остаться. Да? — спросила она.
Он стоял бледный как полотно и молчал.
— Доктор, я прошу вас сказать прямо: доеду я или умру дорогой?
В глазах Андрея Владимировича было отчаяние. Он не выдержал и растерянно проговорил:
— Конечно… вы доедете… Но положение настолько тяжёлое… что почти наверное… вы тогда не поправитесь…
— Я хочу одного, — очень тихо, но твёрдо сказала Ольга Николаевна, — умереть дома… Позовите сиделку вынести вещи. Вы проводите меня.
Андрей Владимирович молча кивнул головой. Он как-то сразу понял, что она уедет. И что больше не надо никаких слов.
Сиделка вынесла вещи, и комната стала пустой. Ольга Николаевна сама встала с дивана, сделала несколько шагов, но её качало из стороны в сторону, и она должна была опереться на руку Андрея Владимировича. С лестницы он почти нёс её на руках. Но когда сели на извозчика и душистый, тёплый воздух пахнул в лицо, Ольге Николаевне показалось, что ей сразу стало лучше.
До пристани около часу езды. Дорога ровная, крепкая. Резиновые шины и мягкие рессоры делают экипаж похожим на постель с пружинным матрасом. Справа утреннее, бледно-голубое море, слева сады с густой, влажной зеленью и яркими весенними цветами.
Ольга Николаевна забывает и о слабости, и о тупой боли в боку… Она едет домой… Сегодня четверг. В воскресенье утром она будет дома…
Андрей Владимирович молчит. Ей хочется, чтобы он не сердился, чтобы и ему было хорошо. Но она не знает, что сказать ему.
Но вдруг он сам начинает говорить, не оборачиваясь к ней:
— Как всё странно складывается в жизни… совсем не так, как ждёшь… без всякой логики… по-своему… и почти всегда наперекор здравому смыслу… Встретишь человека… зачем-то всё в душе перевернётся вверх дном… потом опять… в разные стороны, и никогда больше не увидишься…
Голос его был спокоен, но Ольге Николаевне почему-то казалось, что он плачет.
— Есть же на свете верующие люди, — продолжал он, — а по-моему, вот от одних этих случайностей можно всякую веру потерять… К чему? зачем? отчего? Ничего не понимаю! — даже пожал он плечами.
Ей не хотелось говорить о таких грустных и серьёзных вещах.
— Я боюсь, что пароход опоздает, — сказала она.
— Нет… Видите, направо — это стоит ваш пароход.
— Не опоздать бы…
— Сейчас приедем… второго свистка не было ещё…
Когда подъехали к пристани, Ольга Николаевна хотела выйти из экипажа сама и ужасно удивилась, что не могла подняться и встать на подножку.
И опять Андрей Владимирович почти на руках внёс её на пароход.
— Я лягу, — сказала Ольга Николаевна, — поезжайте домой.
Он молча стоял около неё, не зная, что делать, что сказать, как уйти и оставить её одну.
— Ольга Николаевна… вернитесь…
Но он и сам почувствовал, что слова его бессильны и до неё не доходят.
Она отрицательно покачала головой. Ей даже трудно было сказать «нет».
На берегу дважды ударил колокол. Второй свисток.
— Прощайте, Ольга Николаевна…
Она подняла на него глаза. Посмотрела долгим-долгим взглядом, и на одно мгновение что-то нежное, почти страстное мелькнуло в её лице.
— Я вас… никогда не забуду, — сказала она.
Ему хотелось крикнуть от боли. Но он сказал:
— Прощайте.
И подал ей руку.
— Я напишу вам о своей болезни.