— Черт тебя дернул везти ее к нам.
Ольга спокойно и сухо ответила:
— Если тебе это не нравится, можешь уезжать отсюда.
И он уехал опять в деревню. Отец махнул на все рукой, целыми днями играя в карты, а мать лежала у себя в спальне, тоже больная. У нее снова начали пухнуть ноги. От невыносимой боли по ночам она кричала без памяти.
Ольга пробовала согревать своим дыханием и растираниями ее оледеневшие члены.
Иногда ей казалось, что мать умерла,— так холодно было ее тело и так слабо билось сердце. Тогда она плакала холодными скупыми слезами усталости, тупого отчаяния. Все желания умирали в ней, все казалось до ужаса омерзительным.
Она останавливалась в темном коридоре между двумя комнатами, где ее ждали две больные; прятала лицо в старые платья, которые висели там; закусывала нижнюю губу и, закрыв пальцами уши, силилась забыться, отрешиться от ощущений бытия.
— Ты опять задумалась, Оля,— прошептала Варя.
— Нет, нет, милая, это я так…
Подруги перечитывали старенький гимназический альбом в зеленом бархатном переплете — забавное воспоминание о первом классе, когда у всех были такие альбомы.
— Вот слушай:
— Какова Ленка!
— А вот еще:
Варя смеялась тихим, слабым, умиротворенным смехом. Ольга улыбалась.
— Послушай, Варя, скажи мне, отчего ты это сделала?
Смех замер на губах больной. Тревожные глаза остановились на строгих глазах подруги.
— Ах, мне было так тяжело!
— Ну?
Ольгины глаза пытали, допрашивали.
— Я чувствовала, что не могу жить без них двух, а нужно было бросить или одного или другого. Я не умею так, как ты — никого не любить, и так, как Маня — наслаждаться любовью… И потом, я много выпила тогда, мне было очень плохо, а пение сводило меня с ума. И вот, когда я осталась одна, я выпила серной кислоты, что ставят между окон зимой и которую несколько дней уже носила с собою, но боль стала адская, я начала искать графин в темноте… горло горело, как в огне… когда наконец я нашла воду и сделала глоток, боль сделалась нестерпимой и я закричала…
Оля кивнула головой.
— Я знала, что это ты, но никому не хотела говорить…
— Ты не хотела?
— Да… я думала, пускай она сделает то, что ей нужно, но барон первый пришел в себя и побежал к тебе…
— Ты хотела, чтоб я умерла?
Варя, бледная, испуганная и трепещущая, смотрела на подругу.
— Но разве ты сама этого не хотела тогда?
Ольга опять улыбалась скупой, почти злой усмешкой.
— И тебе не было жаль меня? О, я не поверю этому. Ты так ухаживаешь за мною!
— Мне жаль тебя сейчас — это правда, но в ту ночь я почти завидовала тебе. Ведь это так хорошо — не быть, если не умеешь быть…
— Значит, ты тоже страдаешь? Значит, тебе тоже тяжело?
Варя приподнялась на локоть, пытаясь обнять подругу.
— Нет, милая, я не страдаю и мне не тяжело… Я просто не знаю, что мне нужно… Поверь мне, я не такая счастливая, как ты, у которой есть из-за чего умирать. И ты ложись и не бойся — со мною вряд ли когда-нибудь это случится.
Она снова наклонилась над альбомом с нелепыми стихами далекого, странно-невинного прошлого:
— Оля, послушай, Оля, а почему ты тогда раздевалась, когда привела меня в номер… Ты делала это очень скоро, было темно, но я все видела, хотя и лежала на кровати… Скажи мне Оля, зачем?
Ольга ответила, не подымая голову от альбома:
— Чтобы скорее запачкаться. Но ты все равно не поймешь этого и лучше не спрашивай.
Перелистывая альбом, Ольга долго молчала. Она смотрела на исписанные листы, где крупный твердый почерк переплетался с мелким, ясный и правдивый — с крючковатым и лживым. И столько, сколько было здесь различных почерков, столько было и различных имен, а каждое имя носило свое лицо, свою судьбу.
Вот имена самых близких подруг — Мани, Раисы, Лены и Вари. С ними Ольга прожила бок о бок несколько лет, сидела с ними на одной скамейке, делилась радостями и горем. Но, боже мой, как они все различны. И как они изменились за это время. Разве она может сказать, что хорошо знает их? Только одно знает, что все они что-то имеют, ради чего живут… Эта курносенькая булочка Маня, которая была так забавна и глупа, когда поступила в гимназию,— что только она не испытала. Ее можно было бы назвать героиней, если бы все то, из-за чего она страдала, не было бы так по́шло. Любовь к Жоржу, эта всепоглощающая страсть к мужчине, у которого только одно сильное тело и ничего больше. Но во имя этой страсти Маня убивала свое тело и то, что являлось плодом этой страсти. Что готовила она себе в будущем? Ах, боже, но ведь она счастлива.