Барон Диркс остался таким же. Только еще ниже висла его белокурая голова на тонкой шее, и нельзя было себе представить, как он — меланхоличный и томный — мог справляться там с разными купчими, закладными и другой сухой материей.
И вдруг, точно камень в затихший пруд, в комнату ворвался Сережа.
Он был взволнован, растерян, его нельзя было узнать.
Взглянув на незнакомые лица, он сейчас же подошел к Ольге и отвел ее в сторону.
Все сидели в напряженном ожидании. Почему-то взволновались и не находили темы для разговора,— так поразил всех неожиданный приход студента. Сидели и ждали Ольгу, которую увел Сережа в переднюю.
Прошло несколько минут, но молчание казалось очень долгим.
И вдруг услышали тихий вскрик — совсем тихий. В другое время его бы и не заметили, но теперь его ясно услыхали все, а Раиса уже кинулась к двери.
В передней было совсем темно, хоть глаз выколи.
Протянув руки, Раиса шла вперед.
— Да где же вы? Что это такое?
Сережа молчал.
Ольга стояла у вешалки, уткнувшись лицом в чье-то пальто и всхлипывала. Плечи ее, которых коснулась Раиса, вздрагивали. Все тело дрожало мелкой, нервной дрожью.
— Да что с тобой? Скажи мне, объясни.
Ей ответил сдавленный голос, совсем не похожий на Сережин, хотя говорил он:
— Молчи. Я пришел сказать, что Скарынин умер.
— Что?
Раиса испуганно кинулась в сторону.
— Что ты врешь тут?
И сейчас же плачущим голосом стала звать подруг:
— Маня, Лена, да идите сюда! Что это, право, такое! Они тут все с ума посходили, а мне страшно, я кричать начну!..
В двери появились остальные. Барон Диркс зажег спичку и высоко держал ее над головами.
Мутный дрожащий огонь с легким потрескиванием разливал желтые круги света.
Видна была только Ленина шляпка и рука барона, все вокруг стало еще чернее и гуще.
Ольга не переставала плакать. Все старались увидать ее и ширили глаза.
— Скарынин умер… почему умер? — проговорила Раиса.
— Умер? Кто умер? — повторили за ней испуганные голоса.
— Человек умер, мой товарищ,— с раздражением сказал Сережа.— Застрелился. Наскучился вашим милым обществом…
И, найдя в темноте выходную дверь, ушел, громко хлопнув ею.
Маня крестилась. Раиса вытирала мокрые глаза. Нервный барон быстро ушел из передней.
Ольга замолкла. Ее не было слышно,— так тихо она стояла там, в своем углу. Потом, оттолкнув утешавшую ее Лену, она прошла к себе в комнату и остановилась у стола.
Через сколько мук прошла она сейчас: мук стыда, раскаяния, жалости, покорности и возмущения.
Скорбная тень не отступала. Не было места печали — нужно было или отречься от себя, или порвать с прошлым.
Для Ольги самоубийство Скарынина не было просто тяжкой утратой. Что-то в ней самой точно умерло с ним, и почти бессознательно Ольга понимала, что нужно было оторвать от себя эту мертвую часть своего я, чтобы остаться жить. А она хотела жить, она еще не сдалась. Вася, Скарынин — оба они искали любовь там, где ее не было, требовали у любви то, что она не хотела им дать. И оба умерли.
А Ольга хотела жить, она верила в последнее усилие, не могла не проявить его, и самоубийство Скарынина готово было убить эту веру. Попеременно овладевали ею быстро сменяемые ощущения, и она отдавалась им как будто бы помимо воли, внезапно.
Что-то толкало ее порвать все разом, сжечь корабли, сию минуту очутиться на другом берегу. У нее захватило дух; почти радость, жуткая радость ширила сердце, как бывает это с человеком, кидающимся из окна горящего здания на мостовую, бегущим от предвидимой смерти к нежданной.
Глаза ее были сухи и блестели. На виске билась синяя жилка. Весь облик ее выражал непоколебимую решимость.
Пальцы на руках ее хрустнули,— так сильно она их сдавила. Голос сделался стальным, резким. Все с напряжением смотрели на нее.
Она сказала:
— Я еду сейчас ужинать в ресторан. Кто хочет со мною?
Никто не отвечал. Все чувствовали себя неловко, не знали, как отнестись к ее словам.
Раиса отвернулась и стала поспешно собираться домой.
Ольга повторила так же твердо. В голосе ее теперь звучала даже насмешка:
— Что же, никто не поддержит мою затею? Тогда я еду одна — меня будут ждать там.
Она порылась у себя в бюваре {28} и начала писать что-то на клочке бумаги. Быстро-быстро забегала ее рука.
— Нет, почему же, мы ничего не имеем против,— в один голос смущенно заговорили барон и Левитов.