— Да, да, да, любить, любить… Я знаю, и ты не возражай! Слышишь? Не смей спорить…
Лена молчала, сбитая с толку, ничего не понимающая, раскрывая свои большие — плошками — черные глаза.
— И не иди со мною, оставь меня одну!.. Одну!..
Она повернулась спиною к подруге и побежала, скользя по мокрому снегу.
Мысли ее путались, ей было все равно куда идти, лишь бы остаться одной. Ей казалось, что кто-то посторонний, шепнувший ей ее самонадеянные слова, теперь не оставляет ее, владеет ею. Ей страшно было, но она не могла бороться.
Пусть, пусть… Почему бы и не так. Отчего бы ей и не поверить в необычайное?
Она снова была на мосту, под которым на реке блестел ледяной круг катка и играла музыка.
И вдруг у нее в глазах навернулись слезы. Она почувствовала, что слабеет, и, обессиленная, наклонилась над перилами моста. Она не знала и теперь, что с нею, но ей стало невыразимо хорошо; сердце ее сжималось от теплоты и счастья. Она не находила слов своему чувству, оно не было похоже ни на какое другое чувство, испытанное ею раньше, и опять, как тогда, когда она впервые увидела глаза незнакомца, она потеряла себя, свое лицо, забыла любовь к себе, любование собою. Было только одно большое радостное светлое счастье.
Она несколько раз пережила сызнова свою встречу с незнакомцем. Ей ничуть не было досадно, что он так и не сказал ей ни слова. Ей ничего не нужно было, ничего…
Как ей были противны теперь все поцелуи, полученные и отданные ею! Как она могла радоваться им раньше? Краденый поцелуй Владека Ширвинского в их темном коридоре. Он встретился с нею там, выходя из комнаты ее брата, схватил ее за руки и поцеловал в губы. Он никогда раньше не говорил с нею, а тут вдруг у нее закружилась голова от его поцелуя, и она тоже поцеловала его, а потом они кинулись в разные стороны, потому что скрипнула дверь и раздался голос Аркадия.
Она заперлась тогда и спрашивала себя, не любовь ли это, потому что глаза ее потемнели и она не могла смотреть на себя в зеркало. Все ее тело горело, и ей хотелось пить. Но потом, встречаясь с Ширвинским снова, она всегда с дрожью думала о его поцелуях, которыми он ее дарил всякий раз и которых она боялась, но которым не могла противиться, непрестанно спрашивая себя, не любовь ли это.
Но там не было счастья. Нет, там его не было.
В прошлом году ее целовал Мравин-Севский — драматический актер, «адски интересный», первый любовник, как его называли все семи- и восьмиклассницы, сходящие по нему с ума. Каждая старалась заслужить его расположение, и это расположение заслужила она, Ольга Орг.
Как она гордилась им перед подругами. Сколько она нажила врагов из-за него. Ее начали считать интриганкой, с ней многие перестали говорить в классе, но она была довольна, потому что самолюбию ее было приятно, что ей завидуют.
Ей было позволено ходить к нему в уборную, пока другие стояли у его дверей.
Он усаживал ее и кормил виноградом.
Она дурачилась, капризничала, требовала, чтобы он становился на колени и так униженно просил о поцелуе.
И, целуя его, она удивлялась тому, что у него такие жесткие, синие щеки.
Он спрашивал ее: «Любишь ли меня?», она, смеясь, отвечала: «Люблю», но ничего не чувствовала, кроме радости, что вот сейчас выйдет от него и встретит завистливые взгляды подруг.
А когда он целовал ее, она смотрела с любопытством в его глаза, загоравшиеся похотливым огнем, но лицо ее оставалось холодным, и, наскучившись этим, она говорила ему: «Ну, довольно».
Он, кажется, не на шутку влюбился в нее, называл «сфинксом», все пытался разгадать ее и так и не разгадал.
Однажды он позвал ее к себе в номер гостиницы. Ей было страшно, но подруги ее сказали ей, что она, конечно, не пойдет, и она пошла.
Он был взволнован, он, по-видимому, на что-то решился. Он сразу же заговорил с нею о своей любви. Целовал ее колени. А она смотрела на него с любопытством, без тени страха. Тогда он поднял ее и отнес на тахту.
Она не противилась. Она неподвижно лежала и смотрела на него. Он припал к ней губами. Долго не отрывался, жадно целуя.
И, почти задушив ее в своих объятиях, пьянея, но все еще боясь за свою свободу и не решаясь, он спросил сдавленным голосом:
— Скажи, ты ведь не девушка?
О, как она смеялась, как она смеялась этому зверю прямо в лицо, совсем холодная и спокойная. Она захлебывалась от хохота.
Недоумевающий, он выпустил ее и сидел смешной с взъерошенными волосами, с галстуком набок, со стеклянными, глупыми глазами.