Хваленый кабачок этот устроен был где-то в подвале и внешним своим обликом напоминал монмартрские кабачки, но далеко не так был оживлен, как они.
Под низкими его сводами, ярко расписанными, можно было увидать несколько молодых писателей, художников и актеров с неизменными их спутницами. Собственно, спутницы эти были занимательнее своих знаменитых кавалеров, потому что в них еще все было — плохо скрытая игра; в их платьях, прическах, манере говорить чувствовалось желание изображать собою что-то, и это-то заставляло их жить лихорадочной жизнью и часто, делая их смешными, вызывало любопытство.
Здесь не было легкого непрерывающегося говора Монмартра, естественно оживленных лиц, определенно усвоенных кричащих костюмов и движений. Здесь был все тот же болотный Петербург, желающий во что бы то ни стало походить на Париж. И потому все — разговоры, лица, улыбки, самые стены — казались нарочитыми, подчеркнутыми, мгновениями застывали, как напряженная натура перед глазами художника, и вновь оживали, меняя маски.
Когда Ольга со своими спутниками входила в низенький зал из темной передней и расписывалась в какой-то книге, всем известный актер рассказывал на эстраде смешной анекдот, а публика сдержанно смеялась.
Но донельзя натянутые нервы Ольги заставляли ее особенно остро воспринимать окружающее. Ей сразу же почудилось, что все эти люди делают вид, что им весело, и у нее безнадежно сжалось сердце.
Она жевала сухой бутерброд, но не чувствовала радости утоления голода: ела только потому, что нужно есть.
На нее обращали внимание. Поражали ее скромное синее платье, ее естественность, ее лицо с выпуклыми неверными глазами. Почему улыбался ее рот, а в изломах бровей пряталось страданье.
Скарынин пил красное вино и молчал. Он молчал упорно, соглашаясь на все с убитым видом. Он не хотел думать, разбираться в происходящем.
Певец Левитов переходил от одной группы к другой. Раису упрашивали петь, и уже кто-то брал аккорды.
Высоко держа над головами поднос со стаканами, лакей разносил чай.
Не видный никому режиссер расставлял на сцене марионеток, и все было почти так, как в настоящем кабаре.
Полный мужчина в сером просторном костюме долго смотрел на Ольгу внимательными глазами из-под золотого пенсне, раньше, чем она уловила его взгляд и поняла, что именно на нее смотрят.
Он медленно подвигался к ней, точно припоминая что-то и боясь ошибиться.
Потом, заслоненный чьей-то спиной, он неожиданно вырос перед вздрогнувшей Ольгой.
Она глянула на него почти испуганно,— так внезапно было его появление, так потрясена была она смутным, но неодолимым воспоминанием.
Скарынин поднялся вслед за Ольгой, зараженный ее нервной порывистостью. Он стоял, склонившись над противоположным концом круглого столика, за которым они сидели до этого, и тоже смотрел в лицо незнакомца, готовый на все и почему-то заранее предубежденный против него.
— Неужели вы та самая девушка, которую мы встретили в прошлом году на вокзале?..
Она не отвечала, она давно знала, кто перед нею.
— Помните двадцать второе декабря?.. Помните этот снежный вечер и наш такой необычный разговор?
Ну да, она помнит… Что же другое могла она помнить? Она протянула ему руку, быть может, раньше чем он успел ей представиться, раньше чем сам вполне уверился, что не ошибся. Только потом уже услыхала она его имя и фамилию (точно сказанную кем-то третьим) — Николай Герасимович Желтухин.
— Скажи мне, что с тобою, Оля?
Раиса свесила голову с кровати так, чтобы лучше было разглядеть лежащую рядом на диване Ольгу.
Перед образом горела лампадка (хозяйка зажигала ее всегда под праздник), и теплые тени ходили по комнате — круг за кругом. За стеной давно уже гудел храп счастливых супругов.
Ольга лежала, вытянувшись на спине во весь рост и закинув за голову руки. Она не шевелилась, но и не спала. Раиса видела, как блестели ее глаза.
— Право, ты делаешь глупости,— продолжала Раиса. Она поворачивала голову, и бигуди в ее волосах вытягивались тоненькими рожками.— Глупость за глупостью… Неужели наше недоедание на тебя так действует? Впрочем, это понятно — ты еще не привыкла, я крепче тебя. Но все-таки надо брать себя в руки и рассуждать. Ведь не хочешь же ты, чтобы такая жизнь тянулась бесконечно. На что ты рассчитываешь? На грошовую работу? Но ведь это смешно! Ты ее не найдешь, да и куда тебе работать. С отцом ты поругалась, со всеми ты рассорилась…
Ольга спросила почти равнодушно:
— К чему ты, собственно, все это говоришь?
— К чему? А вот к чему: тебе нужна поддержка — муж, любовник — все равно кто. Ты не можешь без сентиментов — так пользуйся, пока ты молода. И так и этак ты будешь недовольной, так лучше хоть сытой быть. Тебе ведь везет, а ты зеваешь. В тебя по уши влюблен Скарынин, а ты заставляешь его ломать над тобою голову, мучиться… отталкиваешь от себя нелепыми выходками. Поверь мне, он не станет несчастнее, если ты изменишь ему, будучи его женой. А он не может тебе быть противным…
— Он не противен мне…
— Вот видишь, а надоест он так же, как и другой, это неизбежно… но зато разочарования не будет. Потом… что это за выходка в ресторане? Почему ты не хотела говорить с этим Желтухиным, почему ты помчалась домой и теперь лежишь, как истукан… У Скарынина слезы на глазах были. Он спрашивал меня все, что с тобой. Хотела я ему сказать: «Накормите вы ее, да и увозите куда-нибудь подальше!» —и, право, хорошо бы сделала! А то и себя мучишь, и других мучишь. На кого ты похожа стала — кожа да кости!
Раиса помолчала немного и неожиданно спросила:
— А кто это такой, этот Желтухин?
Ольга ответила чуть слышно:
— Писатель…
— Но откуда ты его знаешь?
Тогда Ольга повернулась лицом к подруге и крикнула резко:
— Я не должна объяснять тебе!
Раиса свистнула:
— Подумаешь! Да мне безразлично — для тебя же стараюсь. Ты хоть головой об стену бейся…
И потом, сразу смягчив тон, она опять потянулась к Ольге и, обняв ее за плечи, зашептала быстро и вкрадчиво:
— Не злись, Оля, право, не злись. И почему я только люблю тебя? Понимаешь, хочется хоть для тебя счастья. Ведь я некрасивая, и денег у меня нет, и никто в меня влюбиться не может, а так послушает мое пение и побудет со мною из любопытства. Было бы несчастье, если бы я влюбилась. А так хорошо. И легко, и весело. Кроме того, у меня вообще отвращение к близости с мужчиной. Меня вот сумасшедшей называли, а я ведь, правда, чуть с ума не сошла. Об этом мама только знает, да вот тебе расскажу. Ты странная — никому ничего про себя не говоришь, а тебе так и хочется душу открыть. Вот мучит меня это сегодня.
Раиса оставила плечи Ольги и, спустив с кровати ноги, оперлась ладонями о тюфяк и смотрела на блистающие в тени ризы иконы.
— У нас в доме денщик был… Ну и вот… Мне только двенадцать лет тогда было. Больная была потом, чуть не помешалась. Стала бояться всего, молчала, молчала… А потом во мне что-то странное произошло. Боже мой, сколько грязи, гадости!
Она замолкла, не отводя глаз от иконы. Ольга испуганно смотрела на нее.
Тени от лампады ходили по стенам — круг за кругом.
Пришла на имя Ольги открытка от какого-то князя Мозовского, где ее очень просили — и убедительно, и любезно — зайти в любой час для переговоров об очень выгодном будто бы месте.