— Надеюсь, что вы не очень обидитесь на меня за то, что я заговариваю с вами,— начал он, приподымая над головою котиковую свою шапку,— но уверяю же вас, что тут нет ничего предосудительного. Я и мой друг едем из Петербурга в имение на святки, у нас никого нет знакомого в этом городе и никто не мог бы нас познакомить с вами, а нам так хотелось бы этого. Я — писатель, мой друг — художник, и очень талантливый художник, уверяю вас…
Незнакомец говорил, обращаясь к Лене, должно быть заметив, что с нею легче столковаться, но изредка он смотрел и на Ольгу, которая шла впереди, опустив голову и плотно сомкнув свои губы.
Последние слова он обратил уже только к ней.
— Итак, вы видите, что мы далеко не искатели приключений, а просто люди, смотрящие здраво на вещи. Мой друг, более того, восхищен вашим профилем, сударыня, который напоминает ему венецианскую камею… Я мало смыслю в этом, но он уверяет, что такие очертания губ, как у вас, можно встретить только на старинных гравюрах, а волосы ваши горят, как червонное золото. Он говорит, что великий Леонардо был бы счастлив писать ваш портрет {10} , который назвали бы восхищенные потомки «Соблазненная Мадонна». Он успел мне сказать еще, что не хотел бы полюбить вас и боялся бы вашей любви потому будто бы, что ваша любовь подобна жалу пчелы: отравив любимого, она останется с ним навеки и, оторвавшись от вас, умертвит вас…
Ольга чуть улыбнулась, слушая его. Ей показались смешными его слова, нарочно выдуманными сейчас, как тема для разговора с глупыми девчонками.
Незнакомец заметил ее улыбку и с живостью подхватил:
— Нет, вы не думайте, что я шучу, а мой друг, хотя и большой фантазер, но иногда, знаете, я ему верю… Право, иногда нужно верить необычайному…
Он вдруг сделался серьезен, и его глаза под золотым пенсне стали грустными, почти испуганными. Он был похож теперь на Неро — Ольгиного сенбернара, когда тот смотрел на нее, положив ей на колени свою большую мохнатую морду.
Через мгновение незнакомец продолжал:
— Некоторые люди умеют видеть, их глазам многое доступно… да… а вот я чувствую… у меня есть свои приметы, свои числа… я суеверен и не стыжусь этого… Скажите, у вас есть какое-нибудь число? Число со значением, вещее число?
Он подошел совсем близко к Ольге, как все близорукие люди, не замечая своей неловкости. Ольга отодвинулась, но вопрос его был задан таким простым тоном, что она не колеблясь ответила:
— Да, есть… все важное для меня — и хорошее, и дурное — случается двадцать второго.
Незнакомец задумчиво поднял голову, потом пристально и удивленно посмотрел на девушку, точно желая узнать, не шутит ли она, и, должно быть, тотчас же прочтя в ее глазах, что она была искренна, тихо произнес:
— Ну, вот, видите…
Его перебил пронзительный свист паровоза.
Поезд дрогнул, готовый отойти. Тогда незнакомец приподнял опять свою шапку и вспрыгнул на площадку, на которой все еще стоял его друг.
Подняв глаза, Ольга встретилась снова с немигающими, пытливыми и как будто даже тревожными глазами того, другого.
Вагон медленно начал уплывать. Девушки пошли рядом, и, когда поезд прибавил ходу и уже нельзя было поспевать за ним, незнакомец, говоривший с девушками, вдруг перегнулся назад, в сторону провожающих, и крикнул:
— А ведь сегодня двадцать второе декабря…
И спустя мгновение еще слабее до них донеслось:
— Прощайте!
Ничего не могло так поразить Ольгу, как пустые слова незнакомца, что сегодня двадцать второе. Ведь это она знала прекрасно еще с утра и ждала этот день задолго, потому что двадцать второго распускают гимназисток на рождественские праздники. От этого дня она не ждала ничего, кроме радости сознания, что на две недели она свободна от глупых уроков; потом на нее напала хандра, и она заперлась у себя в комнате; потом она увидела его и вдруг вспомнила роковое значение двадцати двух и, когда вспомнила это, совсем, совсем забыла число сегодняшнего дня. Что же есть в этом необычайного? Ничего, конечно, ничего… Что из того, что она увидела его двадцать второго? И вообще, что такое он? Но, несмотря на эти ясные, логические мысли, Ольга чувствовала, что волнение, охватившее ее при виде темных глаз незнакомца, точно читающих в душе ее, не ослабевает, а растет.
— Какой вздор,— произнесла она, идя рядом с Леной снова по снежным мутным улицам.
— Что вздор?
— Ах, ничего, Ленка. Право, ты дикая со своими вопросами.
Ее уже раздражала подруга.
— Ты просто сердишься, что тот не подошел к тебе,— уколола ее Лена.— Ну да, ему мало интереса знакомиться с нами.
Ольга вспылила:
— С тобой, может быть!..
— А почему же не с тобой?..
— Потому что, потому что…
Ольга подыскивала слова, все больше волнуясь и удивляясь своему раздражению.
— Потому что он любит меня!
— Что?
Лена остановилась, с любопытством глядя на подругу.
Ольга сама испугалась своих слов, но они не показались ей дикими. Произнеся их, она поверила им, как будто кто-то другой прошептал ей это на ухо.
— Да, да, да, любить, любить… Я знаю, и ты не возражай! Слышишь? Не смей спорить…
Лена молчала, сбитая с толку, ничего не понимающая, раскрывая свои большие — плошками — черные глаза.
— И не иди со мною, оставь меня одну!.. Одну!..
Она повернулась спиною к подруге и побежала, скользя по мокрому снегу.
Мысли ее путались, ей было все равно куда идти, лишь бы остаться одной. Ей казалось, что кто-то посторонний, шепнувший ей ее самонадеянные слова, теперь не оставляет ее, владеет ею. Ей страшно было, но она не могла бороться.
Пусть, пусть… Почему бы и не так. Отчего бы ей и не поверить в необычайное?
Она снова была на мосту, под которым на реке блестел ледяной круг катка и играла музыка.
И вдруг у нее в глазах навернулись слезы. Она почувствовала, что слабеет, и, обессиленная, наклонилась над перилами моста. Она не знала и теперь, что с нею, но ей стало невыразимо хорошо; сердце ее сжималось от теплоты и счастья. Она не находила слов своему чувству, оно не было похоже ни на какое другое чувство, испытанное ею раньше, и опять, как тогда, когда она впервые увидела глаза незнакомца, она потеряла себя, свое лицо, забыла любовь к себе, любование собою. Было только одно большое радостное светлое счастье.
Она несколько раз пережила сызнова свою встречу с незнакомцем. Ей ничуть не было досадно, что он так и не сказал ей ни слова. Ей ничего не нужно было, ничего…
Как ей были противны теперь все поцелуи, полученные и отданные ею! Как она могла радоваться им раньше? Краденый поцелуй Владека Ширвинского в их темном коридоре. Он встретился с нею там, выходя из комнаты ее брата, схватил ее за руки и поцеловал в губы. Он никогда раньше не говорил с нею, а тут вдруг у нее закружилась голова от его поцелуя, и она тоже поцеловала его, а потом они кинулись в разные стороны, потому что скрипнула дверь и раздался голос Аркадия.
Она заперлась тогда и спрашивала себя, не любовь ли это, потому что глаза ее потемнели и она не могла смотреть на себя в зеркало. Все ее тело горело, и ей хотелось пить. Но потом, встречаясь с Ширвинским снова, она всегда с дрожью думала о его поцелуях, которыми он ее дарил всякий раз и которых она боялась, но которым не могла противиться, непрестанно спрашивая себя, не любовь ли это.
Но там не было счастья. Нет, там его не было.
В прошлом году ее целовал Мравин-Севский — драматический актер, «адски интересный», первый любовник, как его называли все семи- и восьмиклассницы, сходящие по нему с ума. Каждая старалась заслужить его расположение, и это расположение заслужила она, Ольга Орг.