Пока Немцов играл на телевизионные камеры, Чубайс спокойно подверг фундаментальному переосмыслению свой опыт последних лет. Он пришел к выводу, имевшему далеко идущие последствия. Чубайс решил, что должен положить конец кровосмесительной связи между богатством и властью, связи, для укрепления которой он сделал так много. Возможно, в 1995 году схема “займы в обмен на акции” была необходима, чтобы продать заводы молодым менеджерам, обмануть “красных директоров” и получить деньги для бюджета. Тогда это было оправданно. Возможно, это было необходимо в 1996 году, чтобы переизбрать Ельцина и победить Зюганова. Тогда сделка тоже была оправданна. Но в начале 1997 года Чубайс был обеспокоен слиянием богатства и власти. Чубайс никогда не осуждал “бандитский капитализм”, потому что фактически это был его капитализм; он как никто другой разрабатывал, опекал и защищал его. Он восхищался некоторыми из магнатов, считая их современными капиталистами. Тем не менее он решил, что правила должны быть изменены; он не мог больше раздавать богатства, как это делалось раньше. Чубайс рассказывал, как во время визита в Лондон они с Немцовым спросили премьер-министра Тони Блэра: “Что вы предпочитаете, коммунизм или бандитский капитализм?” По словам Чубайса, Блэр подумал минуту и ответил: “Бандитский капитализм лучше”. “Абсолютно правильно, — согласился Чубайс. — Но затем возникает вопрос: бандитский капитализм или нормальный капитализм? Когда эта дилемма возникнет, ее нужно будет решить”{444}.
Чубайс кипел от возмущения, слыша высказывания Бориса Березовского о том, что бизнесмены будут управлять страной как совет директоров. Когда Чубайс согласился на такое положение вещей, он думал прежде всего о выборах 1996 года и, конечно же, совсем не предполагал, в отличие от Березовского, что так теперь будет всегда{445}. Чубайс объяснял мне, что до 1996 года он был полностью поглощен противостоянием с коммунистами. “Не было ничего важнее победы над ними, — сказал он. — Ради достижения этой цели мы могли пожертвовать многим”. Однако после переизбрания Ельцина его позиция изменилась. Он не хотел становиться орудием в руках Березовского и посчитал, что не будет более подходящего момента получить свободу, чем самое начало второго президентского срока Ельцина. “Ельцин опять был президентом, но все-таки это был новый президент, — рассказывал он. — Это был Ельцин, избранный на новый срок, и не начни мы новую жизнь с новым президентом, сделать позже это было бы совершенно невозможно”{446}.
Чубайс часто прибегал к своей любимой тактике достижения цели. Он настойчиво добивался чего-то, потом шел на компромисс, а потом возвращался назад, чтобы исправить допущенные ранее ошибки. Например, он сделал огромную уступку в ходе массовой приватизации, позволив “красным директорам” сохранить контроль над своими заводами. Затем он компенсировал это тем, что передал собственность магнатам по схеме “акции в обмен на займы”. Теперь он поставил перед собой задачу устранить допущенные при этом ошибки. Одной из таких ошибок были жульнические аукционы. Теперь он счел, что время таких аукционов кончилось. Независимо от того, что было в прошлом, рынок должен сам выбрать победителей и проигравших. По словам Ельцина, Чубайс решил, что пришло время показать олигархам, кто тут главный. “Надо однажды обломать им зубы! — сказал Чубайс. — Иначе ничего не сможем добиться, если этого не сделаем”{447}.
В конце 1996 или в начале 1997 года Чубайс сказал Владимиру Гусинскому об изменении своих взглядов. Гусинский готовился к следующей большой волне приватизации. На кону стояла крупная телекоммуникационная компания, которую очень хотел получить Гусинский. “Вы должны иметь в виду, — сказал ему Чубайс, — что это будет аукцион и победит на нем тот, кто заплатит больше всех”. Чубайс был необычно настойчив. “Вы понимаете, Владимир Александрович?” — спросил Чубайс Гусинского.
“Конечно-конечно, — ответил, по словам Чубайса, Гусинский. — Я прекрасно это понимаю”{448}.