— Ого, я там сто лет не был. А ради чего нам туда тащиться?
— Не чего, а кого. Уж поверь, оно того стоит.
Лицо у Арло вытягивается, он ставит кружку на стол.
Арти говорит:
— Лавра работает там уже две недели.
И о чем она думает, упоминая имя единственной девушки, которая ее брата всегда терпеть не могла, — единственной, которая вспорола ему брюхо? Арти говорит себе: ему тогда было всего восемнадцать, вот только — если не считать истории с Лаврой — он и в восемнадцать не отличался безрассудностью. Он всегда был Арло. Держал себя в руках. Пока на горизонте не появлялась Лавра.
— Но почему?
— Оставим в стороне ее упорное отвращение к тебе, но она, вообще-то, не из стеснительных. Я слышала, она хочет поступить в магистратуру на бизнес-администрирование. Времена тяжелые, учеба стоит дорого. А ты сам знаешь: в «Терпси» зарплаты едва ли не самые высокие в городе.
Арло водит вилкой по тарелке, тарелка дребезжит. Арти всегда с полным хладнокровием разглядывала эту разверстую рану на его в остальном неуязвимом сердце. С ней он выглядит человечнее, не столь жестоко, когда разбивает очередное сердце — по крайней мере, в ее глазах, если не в глазах женщин с разбитым сердцем. Вот только ей неприятно, что она воспользовалась его слабостью, лишь бы отклонить вполне разумную просьбу. Лавра явно не обрадуется, когда его увидит, так что Арти поступила некрасиво с ними обоими. Говорит себе, что при Марче Арло особо не разойдется. Не разойдется — но и домой не уйдет раньше закрытия.
— Ну ладно. На этот вечер ты свободна, — говорит Арло. Похоже, перспектива увидеться с Лаврой его не возбуждает, скорее настораживает. Он ставит пустые тарелки в раковину. — Иди обезглавливай и потроши. Нужно съесть что-то серьезное.
Арти берет из ящика нож для разделывания рыбы и через заднюю дверь выскальзывает на улицу — там у нее стол и раковина. Через несколько секунд сома уже можно жарить, а лишенные мяса кости лежат в ведре под раковиной. С этим ведром она идет к растущим рядом деревьям, опустошает его — пожива для какого-нибудь зверя после наступления темноты, а до тех пор — угощение для муравьев.
Задняя дверь распахивается, наружу высовывается Арло, держится за косяки.
— Живее давай. Масло разогрелось, пора жарить. — Он щелкает пальцами, ухмыляется, исчезает внутри. Арло никогда не любил охотиться — не из любви к животным, а из равнодушия к ним. Зато ее добычу поглощает с удовольствием. А как оно будет, когда она станет охотиться с Райаном и они оба будут приносить в дом ужин? И все втроем станут садиться за ее маленький стол? Ей хочется в это верить, вот только, как ни печально, до этого, видимо, еще далеко.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Марч и Вера рассаживаются по противоположным концам дивана в гостиной. На детском мониторе малыш ворочается, потом стихает. Дождь, который только что градом пуль барабанил по металлической крыше, стихает до благодушного перестука.
— Мне пора, — говорит Марч. Встает, поддергивает джинсы, спущенные до лодыжек, — разуваться он не стал. Натягивает футболку через голову.
— Тебе вообще не нужно было приходить. — Лицо Веры кривится в подобии улыбки.
— Тут ты права, — отвечает он, осознавая первые проблески того, чему предстоит превратиться в еще большие угрызения совести, в еще большую неуверенность касательно его будущего в Олимпе. В кои-то веки ему мучительно находиться с Верой в одной комнате. Он делает шаг к задней двери.
— Погоди, — произносит она. — Не могу отпустить тебя таким несчастным.
Марч оглядывается на нее через плечо.
— Сядь, — продолжает она, указывая на большое кресло, рядом с которым он остановился; Марч повинуется. Она забирает из кухни свой халатик, возвращается на диван. — Пит не твой. Он был зачат через пару недель после твоего отъезда.
— Блин, Вера, — говорит он. — А обязательно было так гнусно врать?
— Понимаю. Но ты сам знаешь, мой гнев иногда выплескивается наружу. У нас с тобой довольно много общего.
Взяв эту важную высоту, Марч сидит тихо, наслаждаясь несказанным облегчением. Когда бы все возникшие сегодня сложности вот так раз — и испарились.
— А почему ты осталась с Гепом?