Она смешала все ингредиенты, нагрела духовку, но не успела погрузить руки в тесто и скатать первый шарик — зазвонил мобильный. Юна вытаскивает его из сумочки, видит незнакомый номер с незнакомым кодом. Она дала Коулу свой телефон, когда ему пришлось уехать, не закончив, на случай, если нужно будет передоговориться на следующий день, а сама его телефон не записала. Она улыбается, глядя на экран, — ничего не может с собой поделать.
— Ты занята? Не хочу отрывать от дела.
Ей нравится, что он не дает себе труда уточнить, кто именно звонит: уверен, что она и так догадается.
— Я одна. И очень рада, что меня оторвали. — Она слышит в трубке низкий механический гул цикад — он то звучит, то пропадает. — А ты где?
— Ехал с вызова, остановился у реки, в нескольких километрах от тебя, вверх по течению. Тут красиво. — Пауза. — Я слышал про Арти и Арло. Ты там ничего? Они ничего?
Ей нравится такой порядок.
— Пока никого не посадили, уже неплохо. Те, кого я люблю, живы: это правда, пусть и суровая. Я очень переживаю за Арти.
— Она дома?
— У своей матери. Тея прилетела, Питер поехал ее встретить и отвезти к Ли. — Она старается, чтобы в голос не прокралось ни яда, ни недоверия.
— Хорошо. Но непросто.
Паузу заполняет пение цикад.
— Ты-то в порядке? Голос какой-то странный.
Раскат грома — это он выдохнул в трубку.
— Ехал лошадь осматривать, а она при мне умерла. Чумка. А потом пришла жена хозяина, принесла мне кофе и рассказала про этот выстрел — слишком эмоционально и без особого сочувствия. Погано на душе, хотя я не до конца понимаю почему. И как-то я не придумал другого способа очухаться, кроме как позвонить тебе.
Она крепче сжимает телефон.
— Похоже, помощи от меня не много.
— Наоборот. Я рад услышать, что ты в силах ответить на звонок, потешить меня вопросом, что там не так с моим собственным жалким «я».
— Сладкое любишь?
Он смеется:
— Если жалкий, то обязательно сладкоежка?
— Вопрос не по сути.
— Дневную норму сахара я, как правило, съедаю.
Она выпаливает, не подумав:
— А ты где? Конкретно.
Он отвечает.
— Оставайся на месте.
Она разъединяется, вытаскивает пленку из ящика, накрывает миску с тестом. Хватает сумочку, две ложки, миску, шагает к машине. Двигается стремительно, пытаясь обогнать голос в голове, который твердит, что если ей неловко видеться с Коулом в собственном доме или в общественном месте, то на природе и наедине — тем паче. По дороге она громко включает радио и не позволяет себе думать решительно ни о чем, кроме предвкушения встречи с этим человеком — по сути, незнакомцем. С тем, в чьем присутствии ей неизменно делается легче.
Солнце садится, и в гаснущем свете дня Юна все-таки опознает фургон Коула на обочине заброшенного проселка, кончающегося тупиком у реки. Она рада, что темнота вот-вот скроет их машины. Не хочется просить Коула припарковаться в месте поукромнее — не потому, что он может не то подумать (она чувствует, что такие вещи он, безусловно, понимает), а потому, что скрытность предполагает определенные вещи. Она гасит фары, оставляет сумочку на пассажирском сиденье, предварительно вытащив из нее две ложки, берет миску. Различает силуэт Коула: он сидит на краю кузова лицом к реке.
Она вручает ему миску еще прежде, чем сама садится рядом.
— Что это?
— Скажем так: сюрприз. — Она стягивает пленку до половины. Подает ему ложку.
Он опасливо погружает ее в тесто, вытягивает изрядный шмат. Юна смотрит ему в лицо: как он нюхает, потом отправляет полную ложку в рот.
Еще не прожевав, он говорит:
— Сырого теста для печенья я не ел двадцать лет, с тех пор как дети были маленькими.
— Тоскливо живешь, — откликается она, зачерпывая свою порцию, поменьше, и отправляя в рот.
— Мне врач велел следить за холестерином.
— Это овес. От него холестерин понижается.
Коул снова нагребает полную ложку.
— Врач бы из тебя получился хреновый.
Они сидят рядом в тишине и жуют. На самом деле вокруг совсем не тихо, просто звуковой фон для нее столь привычен, что равнозначен молчанию. Лягушки со всех сторон, бормотание реки, долгие скрипучие звуки — цикады и сверчки. Ложка скребет по металлической миске.
— Еще ложечку — и я все.
— Ешь сколько хочешь. — Юна вырывает у него ложку, отправляет себе в рот.
— Если в печеньях, я наверняка уже съел десяток.
— Да кто видит? Темно же.