Олимпийская трансляция закончилась и на экране появился диктор центрального телевидения, начавший длинно и нудно читать доклад о проведенной в Советском Союзе уборочной страде. Поток цифр, изредка перемежаемый скудными фразами, призванными доказать выполнение поставленного партией плана, следовал один за другим.
Максу после недолгого прослушивания этой непонятной ему информации, стало скучно и он, широко зевнув, выключил телевизор.
За окном начинался вечер. Солнце было еще высоко, но уже бросало свои косые лучи сквозь прозрачные стекла, предвещая скорый заход.
На кухне послышался шум нескольких голосов, о чем-то громко спорящих между собой, и в горницу вошел здоровенный коренастый старик.
— Здорово, внучок, утром-то я рано ушел, не успели мы с тобой поприветствоваться, — сказал он, обращаясь к Максу и протягивая широкую мозолистую ладонь, — ну будем знакомы, дед Игнат.
— Макс, — ответил ему Макс, протягивая руку.
Дед крепко сжал ему ладонь, так что у Макса хрустнули суставы на пальцах.
— Ты чего это? Вроде и не сильно сжал-то, — сказал дед, видя как Макс потирает ладонь, — ну ладно, пойдем посмотрим чего там наши бабенки на ужин состряпали.
Плотно поужинав и горячо поблагодарив свою старуху за предоставленную пищу, дед Игнат пригласил Макса в сад.
— Вот так надо с женщинами, ты в поле, она у очага крутиться, это и есть семейное счастье, — сказал дед, усаживаясь на скамейку в небольшой резной беседке, укрытой от солнца раскидистыми ветвями деревьев.
Макс сел рядом. Дед Игнат сорвал со свисающей рядом ветки два яблока и, кидая одно из них Максу, спросил:
— Ты сам-то чьих краев будешь?
— Мордовия, — ответил Макс, надкусывая сочное яблоко.
— Мордовия… Мордовия, — пробормотал дед, пытаясь что-то вспомнить, — не знаю такой. Где это?
— Россия, Поволжье, — сказал Макс.
— Ясно. Я и не был нигде, дальше Москвы, да и то к Аленке приезжал. Всю жизнь здесь жил, никуда не выезжал. У нас здесь знаешь как хорошо? Выйдешь бывало в поле, вдохнешь полной грудью и думаешь: а что еще надо-то? В Москве вон смотрю, все спешат, бегут куда-то. А у нас здесь тишь, да гладь. Красота!
Дед Игнат вдохнул полной грудью и мягко улыбнулся, наслаждаясь воздухом.
— Вот так бывает, — немного помедлив продолжил он. — Гнобили Русь с издавна, над русским мужиком глумились, русский дух французским, да немецким отродьем вышибали. Попы нас дурью мучали, в богов верить неволили. А мы им всем в ответ — выкуси-накося, хрен вам во всю морду. Вот так… Была у нас далече отседова одна церквушка, так когда после революции разгребали ее, так знаешь сколько хлама золотого вынесли? На трех подводах увозили.
— Опять, дед, о политике начал разглагольствовать? — раздался откуда-то со стороны голос Алены.
Девушка подошла к беседке и зайдя под навес, уселась рядом с Максом.
— Молодые вы еще, не понимаете ничего. А земля русская она древняя очень, много тайн хранит. И раскрывает их далеко не всем. Русский дух крепко хранит свой покой. Вот есть у нас предание о камне одном волшебном.
— Ну, и что это за камень? — с усмешкой в голосе спросила Алена.
Дед задумчиво почесал подбородок и продолжил:
— В соседнем селе это было, давно уже. Надумал один игумен там церквушку заложить, чтобы значит с честного народа даром кормиться. Да и стал камни под опору таскать со всей округи. И вот, значит, видит он — лежат два камня рядом, никем не оприходованные, что на Руси само по себе уже чудо. Ну он их на повозку себе и погрузил один, а по зиме это было. Тащит он, значит, с версту уже протащил, а лошади вдруг хвать, и не идут! Что такое, думает божий слуга, никак сам черт вмешался. А у него лошади-то крепкие, откормленные. Ну, он камень и бросил.
Дед замолчал, собираясь с мыслями.
— Стали мужики совет собирать, что с камнем делать, — после небольшой паузы сказал он. — Не хочет камень божьей воле подчиняться, значит его надо на старое место отвезти. Снарядили клячу кое-какую, и что бы ты думаешь? Понесла его, как будто это пушинка какая. Так в чем вопрос-то. Камень этот надгробный был, о вечном покое стольника нашего, благородного дворянина свидетельствовал. Вот так-то. Не хочет русский дух беспокойства, ни в жизни, ни в смерти, и не дай бог кому-то этот покой нарушить. Да, впрочем… э-эх… — дед, тяжело вставая, махнул рукой и ушел.
Макс с Аленой остались одни. В траве все реже и реже раздавался нестройный стрекот кузнечиков, где-то в ветвях деревьев раздавались голоса птиц, готовящихся с ночевке, а воздух был наполнен сладким ароматом созревших яблок. На землю спускались сумерки и, ежась от вечернего озноба, Алена прижалась к Максу, пододвинувшись к нему поближе. Он нежно обнял девушку, крепче прижимая к себе ее хрупкое тело…
На землю приходила ночь…
День десятый: Обгоняя ветер
— Вставай! Вставай уже, соня! — разбудил Макса нетерпеливый голос Алены.
Тот нехотя открыл глаза. Утреннее солнце золотило полузанавешенные окна, отбрасывая на стене яркие полоски света. Алена стояла рядом и довольно больно толкала его в бок.
— Рано еще, — пробормотал Макс, отворачиваясь к стенке и плотно кутаясь в одеяло.
— Какой еще рано? — недовольно произнесла девушка, стаскивая с него одеяло. — У нас билеты на сегодняшний спектакль Высоцкого, забыл уже? Если мы хоть на секунду опоздаем, я тебе все нервы по единой ниточке вытащу.
Макс нехотя поднялся и широко зевнул, пытаясь отогнать сон. Увидев бескомпромиссную позу Алены, стоявшей рядом с упершимися в бедра кулаками, он понял что спорить сейчас бесполезно.
Одевшись, Макс вышел на кухню, где баба Настя заводила утреннюю стряпню. Следом за ним выбежала Алена.
— Ну все, мы уехали в Москву, пока бабуль, — быстро сказала она бабушке, целуя ту в щеку.
— Как? Как уехали? — забеспокоилась баба Настя. — Ты давай не балуй. Сама не евши и жениха своего кормить не хочешь, не пойдет так.
— Нет, все, нет времени, у нас автобус через двадцать минут, — неуступчиво возразила Алена, бережно доставая из массивной пятилитровой банки огромный букет белоснежных гвоздик.
— Нет, нет, не пущу! — заверещала бабушка, загораживая путь к двери. — Хоть молока парного на дорожку выпейте.
Баба Настя, видя что слова на девушку никак не подействовали, обратилась к Максу:
— Давай, выпей, сынок, — сказала она, наливая полный бокал молока из глиняной крынки.
Макс залпом выпил теплое парное молоко и вышел вслед за уже торопившей его Аленой. Они попрощавшись с гостеприимной бабушкой и вышли из дома.
— Видишь, какие у меня цветы? — гордо спросила Алена, когда они вышли на дорогу, ведущую к автобусной остановке. — У соседки взяла из цветника, специально для Высоцкого, такие какие он любит. Хочешь понюхать?
Макс сунул нос в самый центр букета, вдохнув нежный аромат цветов и театрально закашлялся, сделав вид что поперхнулся запахом.
— Ничего ты не понимаешь в настоящей красоте, — немного обидевшись на его выходку произнесла Алена. — В вашем будущем и нет, наверное, ничего подобного. И театра нормального у вас, наверное, нет.
— Ну, в общем, да, — согласился с ней Макс, — нормального театра у нас уже нет.
— Тогда держи, приобщайся к красоте, — сказала девушка передавая ему букет, — а чуть позже к искусству тебя приучать будет. Только смотри не сломай ничего, — грозно произнесла она последнюю фразу.
Перейдя через речку они, наконец, дошли до автобусной остановки. Здесь, громко обсуждая свои житейские проблемы, уже собралось с десяток пассажиров, ожидающих транспорт. Макс с Аленой сели рядом на небольшой скамейке, заботливо спрятав букет под тенью шиферной крыши остановки.
Две стоявшие рядом женщины, лузгающие семечки, ковыряя их прямо из созревших золотистых кругов подсолнуха, с завистью уставились на букет в руках Макса.
Невдалеке, желтея выцветшей на солнце краской, поднимая клубы пыли появился старенький «ПАЗ». С пронзительным скрипом истершихся тормозных колодок, автобус остановился у остановки.