Хотелось ли мне побежать за ним вслед? Хотелось ли сказать что-нибудь? Что ж, надо отдать должное, делать то, что ты хочешь — большая роскошь, ещё большая — быть счастливым. И как же не умереть в этой системе, как же спастись, выбраться из нее? Я провела рукой по щекам, размазав остатки туши и захныкала, поджав ноги. Алида Лостер говорила, что мне нужно научиться жить, иначе жизнь научит меня умирать. Она говорила, что мне нужно меняться. Мне говорили так все. Но теперь, кода я услышала слова Джеймса Поттера, я поняла одну вещь — ты не ничего никому не должен. Ты — это ты. Тебя любят не из-за твоих талантов, внешности, а из-за тебя же. Тогда стоило ли это глупое пари стольких трудов? Стоило ли хоть что-то эта олимпиада и самобичевание? Я до крови закусила губу, резко поднявшись. Нет, я не буду меняться, не буду выполнять условия вожатой, только вот, это не мешает мне сделать видимости моей обновленности, это не мешает мне стать тем, кем они так хотят увидеть меня, а потом резко разбить их розовые очки.
Достав влажные салфетки и вытерев остатки макияжа и слез, я нацепила на лицо самую дружелюбную улыбку и вышла из комнаты, чуть не скорчив гримасу. А потом я резко замерла, подумав, что наткнусь на Джеймса. Сглотнув, я огляделась по сторонам, радуясь, что никого поблизости нет и присела на диван в гостиной. Я не смогу посмотреть в его глаза, не смогу даже в сторону бросить хоть мимолетный взгляд. Потому что это виделось мне настолько ужасным и нереальным, что сердце с ускорением начинала биться. Сомкнув пальцы рук, я в последний раз окинула комнату печальным взглядом и медленно подошла к лестнице, вздрогнув. Улыбка сама по себе спала с уст, а настроение хоть что-то доказывать улетучилось в пропасть. Сжав кулаки, я медленно стала спускаться по лестнице, а когда ступила на пол — замерла, оглядевшись.
— Странно как-то, — услышала я голос Кристиан, который доносился из комнаты отдыха. Подойдя к приоткрытой двери, я внимательно пригляделась, пытаясь понять, кто же находиться там.
Кристиан сидела на диване, перекинув ногу на ногу и томно поглядывала на Джеймса, который безучастно сгорбился и смотрел на свои сжатые ладони. Я в нерешительности замерла, прожигая его взглядом, подмечая новые детали. Поттер выглядел поникшим, и, кажется, впервые на своей памяти я смогла застать его в таком состояние. Рядом с ним сидел Сириус, тоже без привычной улыбки на лице, который сочувственно смотрел на своего друга и о чем-то думал. В сердце что-то кольнуло, когда я поняла, что причиной этой апатии Мародера являлась я. И самое ужасное, что могло только быть, что я чувствовала се6я не лучше, и он не знал об этом. Джеймс, наверное, даже не догадывался, насколько больно и мне.
— Алида вернула нам палочки и отменила наказание, — радостно воскликнула Мерс, наклонившись к Поттеру. — Что такое Джимми? Ты выглядишь подавленным. Это все Эванс, да? Ты же к ней сегодня приходил?
Джеймс моментально выпрямился, в тотчас надев улыбку. Я во все глаза смотрела на это преображение и странная ревность бурлила во мне. конечно, для нее он и улыбаться будет, и горы свернет.
— Всё нормально, Крис, — Джеймс буднично улыбнулся, сжав её руку, но при этом соблюдая дистанцию. — Всё очень даже хорошо.
Мне хотелось ворваться в эту комнату, хотелось признаться Джеймсу и сделать так, чтобы он не уделял внимание Мерс. Чтобы не успокаивал её, да даже не замечал. Черт возьми, это же я все испортила. Если бы не промолчала о своих чувствах, если бы открыла эту проклятую дверь. Я закусила губу, до крови, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме кромешной пустоты. Бросив последний взгляд, я торопливо вышла из дома и завернула за него, чтобы усесться на качели и перестать думать о Джеймсе. Выбросить его из своей памяти и мыслей. Что если он разлюбит меня однажды? Что если его чувства пройдут так же быстро, как сменяются времена года? Я плюхнулась на дощатое сидение и с силой оттолкнулась от земли. Качели заскрипели, но теперь этот звук не приносил мне никакого удовольствия. Хотелось, чтобы петли резко сорвались и сбросили меня на землю, разбив лицо. А потом я вспомнила о Харли Вайт, о её недожизни и эти мысли показались мне слишком ужасными, слишком жалкими. Не я ли готова на все ради своей цели? Не я ли всегда шла на пролом? Я решительно сжала глаза и стала раскачиваться ещё сильнее, будто бы паря над землей. На небе не было ни облачка, а уже надоедливое солнце начинало раздражать кожу, делая её темней.
Мне хотелось уснуть, а потом обнаружить, что всё это просто-напросто сон. Что я по-прежнему в Хогвартсе и не было никакой Олимпиады, не было спора, Бермудских островов и Харли Вайт. Только у судьбы на меня были другие планы, как оказалось позже. Судьба безжалостно решила покарать меня за жалобы на скуку. Поэтому я всё ещё раскачивалась на старых, убогих качелях, рассуждая о такой затертой теме, как наша жизнь. Я остановилась, сгорбившись, и посмотрела вперед, подмечая уныние природы. Всё здесь будто отражало смерть: сухие кустарники, жженные, опавшие листья и поникшие деревья.
— Лили, — услышала я шепот и резко дернулась, обернувшись. В дырки забора стояла улыбающаяся Харли, весело махавшая мне рукой. — Что думаешь насчет небольшой прогулки?
Я опешила, часто заморгав. Мерлин всемогущий, Вайт же нельзя находиться на солнце. Я вздрогнула, только представив, что её может кто-то заметить из обитателей дома и резко сошла с качелей, дернувшись в её сторону.
— Ты чего, а если тебя заметят?
— Знаешь, тебе бы поменьше с Люисом общаться, он на тебя плохо влияет, — пошутила она в ответ, перестав улыбаться. — Почему я должна жить взаперти, когда мое оставшееся время можно сосчитать по пальцам? Если всё предрешено судьбой. почему я не могу наполнить свою жизнь воспоминаниями, с которыми можно и умереть?
Я замолчала, задумавшись. Девушка, как ни странно, была права. Ей осталось так мало жить, почему она должна тратить эту жизнь на бессмысленные попытки спастись от рака? Утвердительно кивнув головой, я пролезла вместе с Вайт через дырку, и мы молчаливо направились в неизвестное мне направление. Она молчала, и улыбка отчего-то не сверкала на её губах. Харли смотрела исключительно под ноги, и меня удивила манера её походки. Вайт как будто не интересовало то, что наводится перед глазами; намного важнее было не споткнуться, не упасть, а не мечтать. Я хмыкнула, скрестив за спиной руки и вновь пригляделась к ее одежде, запоздало заметив то же самое, вышитое имя — Констанция.
— Неужели тебе так не дает покоя это имя? — понимающе улыбалась девушка, подняв на меня свои глаза. Харли выглядела не особо веселой, а в её радужках была отчетлива видна грусть и тоска.
— Я нахожу это странным.
— А это всё? То, что происходит сейчас ты не находишь странным?
Я утвердительно кивнула, опустив свой взгляд на песок, и задумалась. Если Люис и Коул знакомы с Харли, а она была заперта здесь почти с одиннадцати лет, то как они виделись? Общаться можно и по письмам, а видеться? Может ли быть так, что они — Слизеринцы — специально выиграли эту олимпиаду, только чтобы увидеть её в последний раз? И я задрожала всем телом, нутром ощущая всё отчаяние этой ситуации. Её неизбежность. И в этот момент я поняла, что никогда не страдала так, как они. Никогда не испытывала столько боли и так долго.
— Знаешь, Харли Вайт уже давно умерла, — сказала моя собеседница, и я удивленно поглядела на неё. — Да, она стоит перед тобой, улыбается, доживает остатки жизни, но она мертва. — Харли грустно хмыкнула, и ко мне пришла догадка, что она улыбалась всегда только ради Лунна. — Она осталась где-то в сентябре 1970 года, потому что оставаться той, кем ты был раньше, в моей ситуации невозможно. И когда попала на этот остров впервые, в убогом одиночестве, я стала вышивать на каждой вещи это имя — Констанция, потому что оно — мой спасательный круг. Это то, что стало со мной после всех событий, произошедших в жизни.
Харли замолчала, а я немного удивленно поглядела на выцветшие нити на футболке. Странная защитная реакция была у Вайт, слишком странная. Будто бы с новым именем она старалась забыть о прошлом, о своей участи и просто начать жить. Будто бы Констанция — надежда на то, что не все потеряно, что у неё есть жизнь. Но спрашивать что-то или дополнять у меня не было ни желания, ни настроения, потому что находясь рядом с этим человеком не хотелось разговаривать или социально взаимодействовать. С ней хотелось молчать о многом, просто идти рядом и не произносить ни слова.