Я уже вижу его в Токио — отстранённый, как многие африканцы, без всякой экспрессии, в пелене спокойствия, а когда раздаётся выстрел, он помчится вперёд, как газель. Может, он и не победит, но всё будет именно так. Айк же будет скован, с одеревеневшими мышцами, в голове каша из болевых барьеров и жертв, в ушах осами жужжат секунды, но плечах беремя колоссальной ответственности — он выступает за свою страну, но него смотрит весь мир и ждёт от него выдающегося результата… и так далее и тому подобное.
Не исключено, что он всё же победит. Но я в это не верю.
«Айк Лоу, блестящая надежда Британии на золотую медаль в Токио, не думает о Кваме Кейте — человеке, отнявшем у него мировой рекорд, — пока не думает.
«Едва ли мы встретимся до Токио, — сказал мне высокий двадцатипятилетний лондонец, прервав не короткое время напряжённую тренировку в «Кристал–паласе». — В этом году Игр Содружества не будет, а в Европе он никогда не выступает. Конечно, если бы милевиков со всего мира собрали здесь или в Америке, тогда другое дело, но я совсем не ищу встречи с ним. Слишком терзаться из–за соперника ни к чему. Пусть он терзается из–за меня».
Я спросил золотого медалиста Игр Содружества, намерен ли он во что бы то ни стало вернуть себе мировой рекорд до Токио.
«Нет, — ответил он, — вовсе не намерен. Получится так получится. Моя цель — Токио, всё остальное — на втором плане. Хочу прибыть в Токио в своей лучшей физической и психологической форме. А если только и думать о мировом рекорде — даже если в конце концов ты его установишь, — можно морально надломиться. К чему мне такой риск? Так недолго и выдохнуться».
«Но в прошлом сезоне, — напомнил я, — многие как раз и считали, что вы выдохлись. Куда–то девались — пусть временно — ваша неукротимая воля к победе, яростное честолюбие, всегда придававшие вам силу на беговых дорожках мира».
Айк помолчал, потом ответил: «Да, бывали сезоны и получше. Но бегун — не машина. Люди это забывают, Том. Ведь сколько я настраивался на Игры в Перте! Такой забег — на финише Айк обошёл канадца Купера, это было незабываемое, полное драматизма зрелище — изнуряет тебя до предела, эмоционально и физически».
Думает ли он, спросил я, что в этом виноваты его нынешние методы тренировок? «Кое–кто считает, что интервальный метод, по которому вас тренирует профессор Курт Гиземан, может тяжело сказаться на бегуне».
«Всё это ерунда! — воскликнул он. — Когда бегаешь плохо, все готовы свалить это на метод тренировок. Когда меня тренировал Сэм Ди, у которого совсем другие методы, их точно так же хаяли. Конечно, Курт меня здорово гоняет, но так же гонял и Сэм. Любой бегун знает: хочешь быть среди первых — иди на жертвы».
Одна из них — почти всё время до Токио Айку придётся провести в Спортивном институте в Нюрнберге, вдали от его прелестной жены–спринтера Джил, — не исключено, что её ещё возьмут в сборную — и сына Нила, которому минуло четырнадцать месяцев.
«Вы всё ещё намерены уйти из спорта после Токио? — спросил я, — независимо от результата?»
«Да, — твёрдо ответил он, добавив с улыбкой: — Конечно, хотелось бы уйти победителем!»
Бомба всё–таки взорвалась. Да и не могла не взорваться, если подумать.
Она ничего не говорила про то, что я часто отлучаюсь, про Хельгу, но всякий раз, возвращаясь, я чувствовал: в воздухе витает гроза. Она теперь никогда не заговаривала со мной первой; если улыбалась, то только Нилу. Против него я, понятное дело, ничего не имел. Отличный малый, всегда рот до ушей, спокойный. Глаза синие, щёки пухлые, светлые кудряшки. Но теперь у неё был только он, а я — по боку. Я даже не предлагал ей вместе потренироваться — знал, что она скажет: «Я очень занята».
Как–то в воскресенье я понял: всё, дальше невтерпёж. Я вернулся из Уайт — Сити, мы выступали против Франции. Выиграл, но время было слабое — 3.59,8. Я сидел и листал газеты, почти все писаки меня критиковали. Она туда даже не поехала — ребёнку нездоровилось. Так что поддержка у меня была что надо. Сейчас она кормила Нила, что–то ему гугукала, и я вдруг понял: больше не могу. «Может, мне лучше вообще убраться отсюда?»
Она повернулась ко мне и сказала: «Может, и лучше». Вот так. Она совсем изменилась. Когда смотрела на меня, улыбка сразу исчезала. Я сказал: «Хорошо, я перееду в Нюрнберг».
Она ответила: «Почему бы нет? Сможешь жить со своей подругой всё время, как хорошо». Она про это сказала первый раз, здорово меня ошарашила.
«Что ты имеешь в виду?» — спросил я.
«Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду», — и продолжала кормить Нила, будто меня тут не было.