Да, я был в отчаянии, и к кому же мне было идти, как не к Сэму? И я сразу почувствовал себя лучше. Думаю, тут дело не столько в тренировке, сколько в нём самом, в умении влиять на меня. Курту так не удавалось.
Взять Кейту. Курт бы только и делал, что высчитывал время по кругам, сравнивал бы результаты забегов, выводил средние цифры. Сэма это совсем не заботило. Он только сказал: «Кейта ни разу тебя не обогнал, ни разу не доказал своё преимущество в очной встрече. Самое главное — он никогда не участвовал в Олимпиаде. Его мировой рекорд имеет относительное значение. Он доказывает, что Кейта — великий бегун, тут мы отдадим ему должное, но отсюда вовсе не следует, что он истинный боец, а вот ты свои бойцовские качества подтверждал не раз и не два».
Именно такая поддержка и была мне нужна, а не разглагольствования о его времени по кругам. От этого времени он только вырастал в моих глазах.
Сэм ещё говорил: «Этот Кейта фаворит — прекрасно. Пусть им и остаётся. Это тебе на пользу. Пусть несёт бремя фаворита, а ты знай спокойно работай. Пусть будет фаворитом, — главное, чтобы победителем стал ты».
Как в старые времена, мы ходили в гости к Стену, а его жена по–прежнему строила мне глазки.
Кто был по–настоящему возмущён, так это Рон Вейн. Олимпийская сборная встретилась в «Кристал–паласе», и он мне сказал: «Право, Айк, вы меня удивили. Я думал, что вы уже повзрослели, набрались разума. Почему вы со своими проблемами не пришли ко мне? Вы же знаете, я всегда готов вам помочь».
Я ответил: «Знаю, Рон». Он заметил: «Я думал, вы его всё–таки раскусили. Знаете, что теперь получится? Он снова будет сидеть на наших шеях в Токио, всем действовать на нервы в Олимпийской деревне. Это очень плохо влияет на команду».
Перед Токио я почти не выступал — не было смысла, но два раза показал хорошее время в Швеции: 3.55,6 и 3.54,7.
Жить у Сэма было хорошо. В другое время он раздражал бы меня своими бесконечными разговорами, но сейчас мне его болтовня помогала, возвращала уверенность.
Смешно было смотреть, как он сам готовит, сам убирает, всё у него лежало на своих местах, кругом чистота и порядок. Стоило оставить ботинок посреди спальни или не положить на место гантель, он делал замечание. «В торговом флоте, — говорил он, — я приучился к аккуратности. Самое скромное жилище можно содержать в чистоте и опрятности, и самое роскошное — превратить в свалку».
О Джил я думал не часто, хотя то и дело с болью вспоминал о Ниле: как он там, что делает, что она ему говорит обо мне? Теперь все мысли были о Токио, и встреча с ней обязательно выбила бы меня из колеи. Вот после Токио, может, всё как–нибудь устроится. К тому же она не требовала развода.
— Вы действительно надеетесь на победу, Айк?
— Да, надеюсь.
Идиот.
— Многие считают, что Кейта непобедим.
— Меня он пока не побеждал.
Я знал, о чём они думают, но не обращал внимания. Это раньше я бы стал терзаться и печалиться. Но радом был Сэм. Снять напряжение — на это он был большой мастер.
Тут была своя закономерность, даже неизбежность. Перед ним стоял выбор — Джил или Сэм? Она его оттолкнула, вот он и пошёл к Сэму. Сэм принял его, — видимо, по двум причинам. Во–первых, он не нашёл никого под стать Айку, кто прославил бы его в Токио; во–вторых, он ничего не терял. Если Айк победит, то благодаря ему: ведь Айк выступал плохо, когда Сэм его простил. А если проиграет, что ж, он вернулся слишком поздно.
«Айк Лоу, претендент на олимпийское золото в Токио, сегодня обещал мне: «Я отдам все силы, снесу любую боль, чтобы завоевать золотую медаль для Британии…»
потом спокойным голосом он добавил: «Мне говорят, что обладатель мирового рекорда Кваме Кейта — супермен, что его не победить. Что ж, посмотрим. Ведь у него как и у меня, только две ноги».
И Лоу бросил такое предупреждение гарцующему полисмену: «Кто бы ни выиграл этот забег, победа достанется ему в мучениях».
Всё такое странное, прямо–таки нереальное! Нереальное, хотя они усердно подражают всему плохому, что есть на Западе: автомобили, ужасающие небоскрёбы, длинные, унылые и жалкие американские бары. Как они, должно быть, презирают и проклинают самих себя! Нет, простой любовью к нам это не объяснишь — их бесконечное щёлканье фото– и кинокамерами, направленными на всё уродливое, что есть на Западе.