Купание коней производилось в священных водах Алфея. Конюхи въезжали на середину реки и, несколько раз окунув животных, возвращались на берег. Здесь их вычесывали, и можно было воочию видеть золотые и серебряные гребни, извлекавшиеся людьми сицилийских тиранов из кожаных мешочков. Потом лошадей, подобно атлетам, натирали оливковым маслом. Прекрасные, длинные гривы расчесывали на обе стороны, подстригали на лбу челку. У персидских скакунов грива с левого бока была срезана. Тем, которые шли пристяжными в четверке, заплетали хвосты, стягивая их в тугой узел у самого основания.
Невольники доставили лошадям воду. Среди ночи их отправили к отдаленным горным источникам. Каждого сопровождал доверенный человек, который перед наполнением сосуда осматривал его, потом закрывал и опечатывал. Теперь происходила проверка печатей и хозяева срывали их собственноручно. Пузатые бронзовые котлы содержали количество воды, отмеренное путем длительных наблюдений. Прежде чем подать воду животным, в нее добавляли несколько кубков вина - для возбуждения. Лошади были некормлены, только персы давали своим горсть люцерны.
Наездники и возничие пребывали в полной готовности. Первые нагие, натертые маслом, как атлеты, вторые в длинных белых хитонах, перетянутых в талии и ниспадавших до щиколоток параллельными складками, напоминавшими рифленые колонны. На шее, в выеме хитонов, виднелись шнурки амулетов, носимых на груди. Опасная профессия возничих преисполняла их извечными предрассудками. Кто-то испуганным шепотом клялся, что никогда не станет больше участвовать в Истмийских играх.
- Мне почудилось, будто столб пара вырвался из-под земли. Только когда меня вынесло вместе с колесницей, я узнал, что это сын Сизифа, Главк, разбившийся на скачках, расхаживал по ипподрому.
Слушатели в ответ только пожимали плечами - Истмийского Главка можно назвать добрым духом в сравнении с олимпийским демоном, который бродит по восточному краю ипподрома, у столба, указывающего место поворота. Его подлинное имя никому не известно, все называют его Тараксипп.
- Это тот, что пугает лошадей?
- Да, ночное страшилище с горящими глазами!
- Это ребенок, но с лицом старика, с длинной бородой и всклокоченными волосами.
- Он похож на птицу!
- Он, словно крот, неожиданно вылезает из земли, прямо под ногами у лошадей!
- И еще жужжит, как огромный слепень!
Однако никто не знает, как он, собственно говоря, выглядит. Все соглашаются, что он способен перевоплощаться в кого угодно, и многие видели, как он превращался в коня и мчался как пятая пристяжная в упряжке, покуда не разносил повозку. Мало кто из богов имеет таких горячих приверженцев. Всю ночь напролет возлагали жертвы на его алтарь. Возничие, наездники и сами господа оставили там целую гору жареных лепешек на меду. Они срывали с себя ленты, венки, отрезали лоскуты одежды или пряди волос - частицу себя взамен за безопасность своих лошадей и собственной особы.
Ударяя рукой оземь, они говорили: "Тараксипп, отправляйся в поле, в лес, на дорогу, которой едут повозки". Или: "Тараксипп, у меня под Этной табун лошадей, и я отдаю их тебе для забавы". Они называли ему тысячи мест, которые он должен посетить, дарили ему свои конюшни, скотные дворы, сочиняли для него самые невероятные развлечения в городах, горных ущельях, иногда же просто насмехались над ним из-за того, что он, которому подвластен весь мир, несравнимо более интересный и загадочный, жалким червем сидит под столбом на ипподроме. Некоторые пытались запугать его гневом самых страшных демонов: "Тебя свяжут, Тараксипп, придавят огромным камнем, и ты будешь терзаться тысячу лет, пока мой потомок, имя которого мне неведомо, не освободит тебя заговором".
А тем временем запрягали лошадей. Возничие следили за каждым движением слуг, осматривали каждую деталь повозки. Свое начало она вела от древней военной колесницы и, как та, имела два высоких колеса, но, рассчитанная на одного человека, была менее просторна, легче, открыта сзади.
Упряжь, вожжи - все сверкало золотом. Хозяева вручали возничим кнуты жестом столь важным, исполненным такого достоинства, будто речь шла о пожертвовании целой провинции. Наездники ремнями обвязывали ноги в лодыжках. Не было ни стремян, ни седел. Ухватившись за гриву, они вскакивали на лошадей. За ними следовали колесницы.
Сотион проснулся в опустевшем бараке. Пусты были не только постели мальчиков, которые с этой ночи уже не принадлежали племени атлетов, перейдя в лагерь, мужчины тоже сорвались ни свет ни заря.
Полог над входом был заброшен на крышу, в прямоугольном проеме проглядывал кусочек неба. Первый луч солнца выскользнул из-за гор и пробил белое облако, оно зарозовело, в течение нескольких секунд оставалось невыразимо прекрасным, а потом растаяло в бледном просторе - знойные губы дня в одно мгновение осушили эту росистую пену.
Юный тарентинец, не привыкший распознавать на небе знаки, воспринял восход солнца как нечто значительное, не допуская и мысли, что день этот может начаться как любой другой. Распространенное человеческое заблуждение заставляло его поверить в то, будто сегодня он - в центре вселенной.
У Сотиона оказалась уйма свободного времени, которое невозможно было определить иначе, как при помощи своей тени. Выбежав из барака, он оглянулся на этого длинного, темного спутника, который скоро начнет уменьшаться в размерах. А когда снова станет расти, наступит пора пятиборья.
Между бараками и Булевтерием никого. Наверное, все ушли к реке, где стояли лошади, или на ипподром, территория которого уже заполнялась людьми. Неподалеку слышались знакомые голоса. Ориентируясь на них, Сотион вступил в заросли, покрывающие берег Кладея. Внизу, между высокими, отвесными стенами желтого песчаника, струился ручей. Атлеты мылись, стоя в воде, доходившей им до лодыжек. Зачерпывая воду ладонями, они наклонялись, и дуги их тел образовывали вдоль потока своды, словно арки моста. Набирая со дна горсти песку, они терли им кожу. Широкие красные полосы виднелись у них на груди и на спине.
Атлеты рассказывали друг другу сны, вспоминали предсказания. По пути в Элиду почти каждый из них совершил паломничество к какому-нибудь оракулу. Они перебирали темный смысл слов, которыми отвечал им Аполлон в Кларосе, на Делосе, Птооне, в Дельфах; некоторые слышали шелест священного дуба в Додоне, кому-то предсказывал судьбу голос Тересия в Филфе над Тритоном[79] а Герен признался, что спал в заколдованной пещере Трофония[80] в Лебадии.
- Самое верное предсказание, я считаю, получают от лошадей в Онхесте[81], - сказал Лад. - В поле, возле рощи Посейдона, лошадей запрягают в повозку и, стегнув кнутом, пускают без возничего. Если лошади сразу въедут прямо в рощу, победа гарантирована.
Патайку и Эфармосту нечем похвалиться, кроме собственных сновидений и нескольких амулетов, поэтому они чувствуют себя беззащитными. Они слышат, как Каллий, потомок элевсинских жрецов, говорит:
- Здесь тоже есть оракул. А предсказатели из древних родов Иама и Клития толкуют сны и объясняют движение дыма на жертвенном огне. И в Олимпии до того, как она сделалась местом игр, был оракул.
В этот момент Сотион спрыгнул вниз. Он оказался как раз за спиной Каллия.
- Откуда ты свалился?
- С Луны!
- И что там слышно?
- Говорят, завтра - полнолуние.
- О, этому предсказанию можно верить, - согласился Грил.
Сотион вошел в ручей и показал, что значит мыться в олимпийском источнике на рассвете дня состязаний.
Под его ступнями вода забурлила, забили фонтаны, словно он открыл новые родники, ибо, если другие набирали только пригоршню воды, он выплескивал на себя целые струи. Сотион извивался в безумном танце, фыркал, кричал, и вода, ожившая под его руками и ногами, словно разделяла с ним его бурное веселье. Он выскочил из ледяной ванны в беспамятстве, возбужденный, в широко открытых глазах мир кружился вихрем воды, а разбуженная кровь кипела, отчего тело его обрело розовый цвет.