Она задумчиво улыбается, припоминая:
- Не знаю, право... Я что-то не совсем довольна. Устала, да...
А на другой день утром, когда Валерия Александровна снова, как в обычный день, появляется на кухне у плиты, соседки говорят ей с сочувствием, что она сегодня что-то очень бледная...
Так, год за годом, идет жизнь в сто шестой квартире. Никто, собственно, не замечает, что она действительно "идет", так же как пассажиры самолета, не замечая, что они летят, занимаются своими делами, читают газету, закусывают, дремлют в отведенных им креслах и, только когда часа через два снова выходят на бетонную дорожку, точно такую же, как та, по которой их везли на посадку, обнаруживают, что они уже совсем в другом, далеком городе, что тут уже весна и вокруг все говорят на незнакомом языке.
В один из счастливых дней, когда у Валерии Александровны был спектакль, она, возвращаясь домой, несколько раз, как-то странно усмехаясь, начинала говорить, запиналась и наконец сказала мужу:
- Не знаю, с чего это? - Она деланно равнодушно, даже насмешливо пожала плечами. - Эта Дина Лузовая, ну, знаешь, которая теперь вместо Дроздовской? Ну так вот, она всегда как-то очень приветливо здоровается со мной, я тебе говорила?
Конечно, она говорила, конечно, он все знал.
- Так вот, - сказала Валерия. - Сегодня она ко мне вдруг подходит и просит разрешения прийти к нам домой!
- Что значит: домой? Она напросилась в гости?
- Не напросилась вовсе. Она очень скромно попросила разрешения зайти, когда мне удобно. Как я могла отказать?
- Зачем же отказывать? - Иван Сергеевич сам очень поражен, и ему не хочется показывать, до чего ему это приятно.
- Я пригласила ее в субботу, часов в пять. Как ты думаешь?
- Послезавтра? Да, конечно, все-таки нужно кое-что убрать. Приготовить. Как ты думаешь: чай или, может быть, легкая закуска?
- Не знаю, надо будет подумать.
- Я дома составлю списочек. Не надо ничего такого, но все-таки чтобы было прилично. Как ты думаешь: торт?
- Ничего покупного! Торт она сама себе может купить. Надо домашнее... Пирог, может быть?
- Не знаю... Это будет похоже на именины, будто уж очень обрадовались, пирогов напекли, мещанство какое-то!
- Да, да. Хороший салатик. И что бы еще?
Они всю дорогу оживленно обсуждают, что надо купить и как приготовить, увлекаются, радуются и вдруг испуганно вспоминают, что надо обязательно выколотить во дворе ковер, прибить оторванную обивку кресла и что давно не натирали пол.
В квартире, конечно, на другой же день, задолго до того, как Валерия Александровна начинает печь кулебяку, а Иван Сергеевич без пальто, в старом пиджаке, шапке и кашне отправляется на мороз выколачивать ковер, догадываются, что они готовятся к приему гостей.
- Да ну, какие гости! - небрежно отмахивается Валерия Александровна. Так, одна сослуживица. У нас в театре работает. Диночка Лузовая. Может, вы ее даже слышали когда-нибудь?
Тетю Аню вдруг осеняет:
- Это которая в тот вторник в телевизоре пела? Придет?.. Вы ее в гости позвали?
- Да так, напросилась, приходится, видите, возня какая. Но вообще-то ничего, она милая очень, у нас хорошие отношения!
В пятницу вечером, когда закуски уже куплены, а тесто подходит в теплом месте на кухне, ковер выколочен, в кресло забито шесть гвоздиков вместо тех трех, которые уже года два все собирались забить и все забывали, они оба, успокоенные и усталые, усаживаются отдохнуть и еще разок подумать.
- Закуска - это вопрос гостеприимства. Я не совсем понял, почему Дине (Иван Сергеевич уже многое простил Лузовой и за глаза зовет ее Диной) так захотелось к тебе прийти, повидаться, поговорить.
- Я тоже не знаю, но тут и знать, собственно, нечего! Это так естественно! Наверное, расспросить хочется. Как мы жили все годы, как работали в театре. Ведь было столько интересного, трудного, захватывающего!
- Ну еще бы!.. Ты ведь покажешь ей альбом? По-моему, обязательно надо.
Иван Сергеевич достал из ящика завернутый в плотную бумагу альбом, в который вклеены фотографии, афиши и узкие полоски газетных столбцов, где были напечатаны отзывы о спектаклях, постановления о награждениях театра почетными грамотами, список награжденных орденами и медалями работников.
Фамилии Валерии Александровны в списке нет: сначала она занимала маленькое положение и была молода. Сейчас она занимает то же положение и уже очень не молода, но она хранит список в альбоме, потому что гордится им: ведь награждали ее театр!
На фотографиях, где толпится много народу и только двое-трое премьеров стоят отдельно, протянув друг другу руки, ее совсем нельзя разглядеть. На других видна ее голова из-за чьего-то плеча среди девушек в "Евгении Онегине" и работниц в "Кармен".
Но для них эти фотографии полны глубокого смысла. Это запечатленные документы ее участия в жизни театра. И на самых маленьких отпечатках видно радостное, торжествующее выражение ее лица в дни премьер.
Они медленно листают альбом, напоминая друг другу то, что знают наизусть, пока не доходят до самого главного - поездки в Крым. Это совершенно особенное воспоминание.
Заболел гитарист Маслюков, и Ивана Сергеевича взяли в поездку вместо него.
Они вместе были в Крыму, и главный режиссер Валентин Иванович сказал ей: "Начинайте понемногу готовить партию Олимпии, я думаю, вы справитесь". И она готовилась, разучивала. Она была совсем готова, и ее чуть-чуть не выпустили дублершей, но в поездке было всем некогда, произошли какие-то перемещения, откуда-то прислали Кантарскую, и пришлось ее ввести, потому что по своей ставке и разряду она имела право на Олимпию... Потом началась война, и петь приходилось больше всего в разъездных бригадах, в клубах на концертах, потом умер режиссер Валентин Иванович. А после всего, когда наладилась спокойная работа, Валерия, словно сойдя с самолета на бетонные плиты дорожки, увидела в своем театре совсем других людей, услышала новые голоса и поняла, что ее лучшее время, когда были силы и надежды, пускай несбыточные, все осталось далеко, на том аэродроме, с которого начинался ее путь и куда самолеты не возвращаются.
- Ах, если бы не умер Валентин Иванович. Какой это был художник! Я записывала все его лекции об оперном искусстве. Даже все, что он говорил на репетиции, помню наизусть! Я поделюсь всем, мне ведь не жалко, мне это радостно. Я помогу Дине всем, чем можно. Ведь она не знает, что он говорил про ее партию, а это так смело, так верно.
В субботу, минут за двадцать до назначенного часа, кулебяка, мисочки с салатами, тонко нарезанная ветчина и тарелка с кусочками сыра, выложенными узором, и масленка, полная особенным способом выделанных шариков масла, все скромно накрыто салфетками, и столик отодвинут в сторону, чтобы все это не было похоже на вульгарные именины, альбом лежит под рукой на книжной полке, но не с самого верху, а под небрежно брошенными сверху брошюрками. Иван Сергеевич надевает перед зеркалом парадную белую рубашку. И тут раздается звонок.