– Па, а давай стены жёлтым покрасим?
– Какая птицам разница, чёрным или жёлтым? Что за расточительность? – вмешалась мать.
– Жёлтый – цвет счастья, – объяснила я, – а счастливые куры несутся лучше.
– Вот как? Это они тебе на ухо нашептали? – хмыкнула мать и, повернувшись к нам спиной, ушла в дом, бормоча под нос что-то на своём родном языке, козентийском диалекте калабрийского, не особенно похожем на сицилийский. Она всегда на него переходит, когда на взводе, чтобы мы не поняли, и беспрестанно сетует, что когда-то приехала сюда, на Юг.
Отец взял кисточку, обмакнул в жёлтый, потом вынул, и краска закапала в ведро, как взбитые яйца, когда готовишь омлет: мне даже показалось, что я чувствую запах. Омлет мне по душе.
Мы красили вместе, и с каждым новым проходом краска всё ярче блестела на солнце.
– Сальво Денаро, ты упрям, как осёл, и дочку такую же заделал, – проворчала мать, снова выйдя во двор. Разозлившись, она всегда обращалась к отцу по имени и фамилии, будто учительница в школе. – Хоть бы раз меня послушал! Ну а ты что? Единственную пристойную юбку в огород напялила, не дай Бог перепачкается! Иди переоденься, и впредь чтобы чистоту блюла, – велела она, выхватывая у меня кисть. – А тебе я сына для чего рожала? – бросила она отцу и позвала Козимино. Тот вышел во двор и нехотя принялся за работу, но через десять минут у него заболела рука, и брат потихоньку улизнул. Я же тем временем переоделась в рабочий халат и красила вместе с отцом до самого вечера, пока куры с радостным кудахтаньем не отправились спать в свой жёлтый дом.
Поутру мы нашли одну из них мёртвой: это оказалась Пеструшка. Всё вонь от вашей краски проклятой, вопила мать по-калабрийски. Птичий грипп, шепнул мне отец. Я не знала, кто из них прав. Мать тараторит без умолку, перечисляя всё новые правила, которым необходимо следовать, но их и обойти легче. Отец, с другой стороны, по большей части молчит, и я никак не могу понять, что мне сделать, чтобы заслужить его любовь.
Как бы там ни было, курицу мы закопали за огородом, и отец, сведя вместе указательный палец со средним, начертил в воздухе крест.
– Покойся с миром, – только и сказал он, прежде чем мы вернулись в дом. Похоже, у птиц жизнь тоже не сахар, подумала я.
2.
После того раза мы с отцом больше ничего не красили. Мать говорит, это она виновата, что ко мне до сих пор маркиз Менархе не явился: мол, растила меня, как мальчишку. Маркиз Менархе мне по не душе: видала его только раз и страшно перепугалась. Зашла как-то утром, после завтрака, в ванную и обнаружила в тазу кучу тряпок, все в красных пятнах, и вода вокруг бурого цвета, будто бы там кроликов резали.
– На что глазеешь? – это мать входит. Я от таза отошла, молчу. А она воду слила и принялась тряпки мыльным камнем тереть, пока они снова не побелели: – Это маркиз Менархе, – говорит. – В один прекрасный день и твой черёд настанет.
И я стала молиться, чтобы этот день никогда не наступил.
Правила маркиза Менархе таковы: ходить, не поднимая глаз, слушаться беспрекословно, из дома не выходить. Но пока он не явился, мне можно работать в огороде, ходить с отцом на рынок торговать травами, лягушками и улитками, пуляться из рогатки камнями в мальчишек всякий раз, когда они задирают моего друга Саро, у которого одна нога хромая, бегать по шоссе взапуски с Козимино, а домой потом возвращаться потной и с грязными коленками. Всех моих подруг маркиз уже посетил: с той поры их юбки стали длиннее, на лицах то и дело высыпают прыщики, а под блузками проявилась грудь. У Крочифиссы даже выросли усики, и мальчишки стали дразнить её «разбойником Музолино»[1]. Но она не слушает, а только ходит со страдальческим видом, сложив руки на животе, словно беременная, и без конца задаёт подружкам один и тот же вопрос: «У меня кровь уже идёт, а у тебя?» – будто приз какой выиграла.
А к мальчишкам маркиз не является. Они вообще не такие, как мы: даже взрослыми становятся потихоньку, а не одним махом.
Раньше мои одноклассницы возвращались из школы одни, теперь их всегда поджидает кто-нибудь из родственников. Встречаясь с мужчинами на улице, они опускают взгляд, хотя прекрасно знают, куда те пялятся: прямиком на пуговицы, туго натягивающие ткань. Потому и смотрят в землю, зато плечи расправляют так, что едва швы не лопаются. Чопорные, как отцовские куры.