— Ну, так как? — нетерпеливо повторил Филипп. — Вы боитесь отвечать или ищете оправдание?
Слова короля хлестнули Оливье, словно хлыст. Он гордо выпрямился:
— Я был среди тех, кто пытался освободить Великого магистра и приора Нормандии. Но они отказались, выбрав ужасную смерть...
— Так же, как вы сейчас выбираете вашу участь!
У Оливье перехватило дыхание, и на несколько мгновений он закрыл глаза, но тотчас взял себя в руки, почувствовав, как рука капитана опускается ему на плечо. Он приготовился следовать за ним, поклонившись осудившему его королю, но услышал еще один вопрос:
— Вы предстанете перед судьями... но женщин, которым вы покровительствуете, никто не побеспокоит в их собственном доме!
Оливье в последний раз преклонил колено:
— Да будет благословенен король! Теперь я могу предстать перед мессиром де Ногаре и умереть спокойно!
— Мессир де Ногаре скончался сегодня ночью!
Эта новость поразила Оливье больше, чем королевский приговор. Мрачное настроение короля, потребность удалиться в этот маленький деревенский замок, вместо того чтобы отправиться в отдаленный Мобюиссон, — теперь все это получало объяснение. Сначала Папа, теперь хранитель печати! Год еще не истек, а уже мертвы двое из тех, кого Великий магистр призвал на суд Божий! Оставался только один, самый великий, но, может быть, самый уязвимый в своем высокомерном одиночестве, в котором он замкнулся после смерти супруги. Конечно, король думал о том, что совсем скоро он предстанет перед Тем, кому должен будет дать отчет о своем царствовании...
По дороге к камере Ален де Парейль заметил:
— Ногаре — не слишком большая потеря для королевства. Его жестокость принесла столько зла! Если предсказание исполнится до конца, то следующим умрет наш король... и вот это будет печально! Вы были тамплиером, вы не можете меня понять.
— То, что испытали мои браться за семь последних лет, действительно трудно понять. И если Ногаре был жесток, то не менее жесток был и король.
— Его методы безжалостны, но он поступает, как подобает королю. После смерти королевы он запрещает себе всякие удовольствия, которые могли бы скрасить тяжелую жизнь мужчины, ведь он один несет бремя управления страной. Ведь наш король олицетворяет собой всю Францию, и он по праву отказал Храму, ставшему слишком могущественным, диктовать в стране свои законы... Если даже он не доживет до конца года, все равно он поступил правильно! Сварливому с Храмом было бы не справиться...
— Но останется же мессир де Мариньи, коадъютор и первый министр королевства. Он не был проклят, насколько мне известно?
— Не был, но, за исключением монсеньора де Пуатье и монсеньора д'Эвре, все вельможи его ненавидят, потому что он незнатного происхождения, а наш король дал ему власть. Не хочу выступать в роли пророка, но, как только Сварливый станет королем, Мариньи пропал... Ну, вот вы и на месте, — добавил он, велев солдату открыть низкую дверь в каземат, слабо освещенный сквозь бойницу, с каменной скамьей, дырой в полу для отправления нужды и без каких бы то ни было цепей.
В камере было очень пыльно, но сухо, без единого следа нечистот или отбросов, как это обыкновенно бывает в тюрьмах. Темница находилась на уровне галереи.
Увидев удивленное выражение лица де Куртене, капитан пожал плечами и слегка улыбнулся:
— Ну да, имеем то, что имеем! В этом замке пленники — редкость, поэтому здесь относительно приличные условия...
— А... а галантерейщик?
— Ах, этот? Я его поместил в старый свинарник: там не так душно! Вам принесут хлеба, воды и одеяло...
— Спасибо вам. Когда меня будут судить?
— Не знаю. Наверное, очень скоро. Наш король не собирается задерживаться здесь надолго... Мужайтесь!
— С Божьей помощью надеюсь достойно перенести мучения. Думаю, мессир де Ногаре оставил блестящих учеников?
Парейль снова пожал плечами с неопределенным выражением лица и вышел, не добавив больше ни слова.
Оставшись один, Оливье растянулся на каменной скамье. Усталость после долгого дня пути и последних событий давала о себе знать, и поскольку Оливье, полагаясь на королевское слово, не беспокоился больше за дам из Пчелиного домика, он накрыл глаза, уснул и не проснулся, даже когда Ален де Парейль сам принес ему то, что обещал, а в придачу еще и свечу. Осветив ею пленника, он несколько секунд изучал спящего человека, а затем отправился к королю.