И вот теперь эта коробка стояла перед ней в стеллаже из фальшивого дуба. Словно крошечная частица ее сына. Чувствуя стоны своей поясницы, Ева наклонилась, и ее копчик тяжело приземлился на темно-синий ковер. Аудиоколонки сотрясала Пятая симфония Бетховена. Ева достала футляр с книгами и взвесила его тяжесть в руке, покачивая его, словно футбольный мяч. Следующий шаг по плану: оценить, не видно ли поблизости скептических взглядов и камер слежения. Однако сегодня тяжесть книг в ее руках притупила бдительность Евы, и она лишь бегло обвела магазин глазами.
Ева знала: хоть Чарли говорил, что она одержима иллюзиями, на самом деле это было не так. Сковыривая магнитный ярлычок с футляра, она прекрасно понимала: даже если свершится невозможное и Оливер встанет с койки, где он провел последние девять с половиной лет, вряд ли ему немедленно понадобятся произведения Дугласа Адамса. Но ее непреодолимая потребность походила на любое суеверие: Ева в нее не верила, возможно, позже даже посмеялась бы над ней, но все же какая-то атавистическая, идолопоклонническая часть ее существа боялась ей противиться. Ева никак не могла повлиять на сегодняшнее обследование, но могла устроить себе другую проверку: верит она, что у ее сына есть будущее, или нет? Она раскрыла свою вместительную бордовую кожаную сумку и опустила туда утешительно увесистую коробку. Цепляясь обгрызенными ногтями за краешек книжной полки, Ева поднялась на ноги и быстро прошла мимо мониторов службы безопасности, расположенных по обеим сторонам автоматических дверей. Она успела выйти на слепящую белизну тротуара, обливаясь потом под своим блейзером, когда запястье ее сжали чьи-то толстые пальцы.
– Какие мы ловкие! – сказал мужчина.
Охранника – как следовало из медной таблички на столе в душной подсобке – звали Рон Тауэрс. Ева уже встречалась с Роном: он тогда работал в местном магазине сети «Олд Неви». Ей запомнилось это обветренное моряцкое лицо – возникало ощущение, будто «Олд Неви» отбирал своих защитников по внешности. И вот сейчас Рон Тауэрс молча изучающе смотрел на нее, словно пытаясь разгадать загадку. Наконец узнавание подсветило его суровые черты.
– Лавинг, – сказал он. – Ева Лавинг.
Она кивнула, и Рон Тауэрс тоже кивнул с довольным видом:
– Эти ваши безумные глаза. Такие разве забудешь?
– А разве можно забыть Рона Тауэрса?
Ухмыльнувшись, он напечатал на своем компьютере ее имя. Нажал «enter» и осклабился:
– У нас тут прям-таки ой-ой-ой…
– Ой-ой-ой, – эхом повторила Ева.
Рон открыл серый металлический канцелярский шкаф. Порывшись в ящике, достал какую-то бумагу и продемонстрировал ее, словно почетную грамоту:
– Посещение магазина будет расценено как правонарушение. О новой попытке кражи будет сообщено полиции.
Рон придвинул документ к ней поближе. Еве не требовалось его читать: она и так знала, что там написано.
Количество магазинов, которые внесли Еву Лавинг в черный список, постоянно росло. За последние девять лет ей довелось подписать немало подобных соглашений в разнообразных желтоватых подсобках. Пузатые и тощие охранники всегда напускали на себя суровый вид. «Нам эти глупости здесь ни к чему», – неизменно говорили они, изучающе вглядываясь в ее лицо. Но постыднее всего было то, что пристальное внимание этих ребят, их стремление разгадать, что таится за ее нервной улыбкой, всегда казались Еве потенциальным лекарством от одиночества.
Когда эти самодовольные мужчины брали ее за локоть твердой рукой, Ева чувствовала, что близится шанс облегчить душу признанием, что все, случившееся с ней за последние месяцы и годы, наконец-то движется к кульминации. Когда эти мужчины читали ей нотации, угрожали ей, размахивали своей ничтожной властью, данной им медной табличкой, в Еве вздымалась вся история ее жизни. Но в итоге охранники довольствовались ее извинениями и подписанием соглашения. Безумие или горе заставило женщину пятидесяти лет украсть подростковую книгу? Этот вопрос люди вроде Рона Тауэрса запирали в ящик вместе с новой подписанной бумажкой.
– Ну и что же нам теперь делать?
Больше Рон ничего не сказал, только смотрел на Еву так, словно она не просто попыталась украсть несколько книг, словно охранник действительно надеялся вызвать у нее куда более глубокое чувство вины.
Ева бросила взгляд на телефон. Прикинула, не рвануть ли к двери. Рон Тауэрс улыбался чуть похотливой улыбкой.
За последнее десятилетие, полное жестоких парадоксов, одной из самых злых шуток, которые преподнесли Еве ее трагические зрелые годы, была высвеченная в ней страданием красота. И без того большие глаза на похудевшем лице казались огромными, словно у диснеевской принцессы. Бесконечные дни, проведенные на улице, подальше от сырого душного дома, придали Евиным семитским чертам приятный бронзовый налет. Из-за болей в спине ей приходилось чуть отклячивать свой аккуратный зад, словно турнюр, а грудь нести так, как официант несет поднос с закусками. Ева старалась не задумываться о том, почему ей так идет ее горе.